• Ориенталистика
• 2023 год
• Том 6, № 1

   Недавнее (2018–2020) появление объемного (хотя и неполного) корпуса комментированных переводов биографического раздела «Исторических записей Трёх государств (Самгук саги)» — древнейшей из сохранившихся корейских летописей — на английский язык делает актуальным его сопоставление с переводом отечественных корееведов, выполненным в 2000–2002 гг. Сопоставительный анализ позволит выделить характерные особенности обоих стилей, выявить разночтения в передаче исторических реалий периода Трёх государств и нюансы трактовки и интерпретации некоторых базовых историко-философских понятий и принципов. В первую очередь нас будут интересовать вопросы мироустроительного характера (включая принципы управления государством, сочетания конфуцианского, даосского и буддийского духовного субстратов в общей философии текста, особенности выделения тех или иных добродетелей у героев исторического нарратива), а также манифестации сверхъестественных сил и явлений. В заключении мы предложим аргументы как в пользу, так и против идеи, вынесенной в ее заголовок.

• «Самгук саги»
• «Ёльчон»
• комментированный перевод
• сравнительный анализ
• разночтения
• интерпретация
• контекстность
• конструктивизм
• позитивизм
• репрезентация

Введение

Летопись «Самгук саги (Исторические записи Трёх государств)», составленная группой придворных историографов периода Kopë под руководством Ким Бусика (1075–1151) в середине XII в., описывает события на Корейском полуострове и вокруг него с I в. до н. э. по IX в. н. э. и во многом определяет сегодняшнее восприятие древней и раннесредневековой истории и культуры Кореи — хотя бы потому, что является древнейшим из сохранившихся до наших дней историческим текстом о том периоде. Дискуссия об уровне надежности этой летописи как исторического источника продолжается, фактически, и сегодня — см., например: [Best, 2016; Byington, 2016], хотя важность и аутентичность «Самгук саги», пожалуй, уже не оспаривается [Na et al, 2018, p. 193]. После выхода в свет в 2002 г. третьего тома русского перевода «Исторических записей» [Ким Бусик, 2002] отечественный трехтомник ¹ до сих пор остается единственным полным комментированным переводом этого памятника средневековой корейской историографии на какой-либо язык, кроме корейского.

Западные (прежде всего англоязычные) корееведы, разумеется, также вели кропотливую работу по переводу «Самгук саги». Так, в 2006 г. Джонатан Бест представил комментированный перевод «Летописей Пэкче (Annals of Baekje)» [Best, 2006], а в 2011 и 2012 гг. вышли, соответственно, «Летописи Когурё (Annals of Goguryeo)» и Летописи Силла (Annals of Silla)» в совместном переводе Эдварда Шульца и Хью Кана [Shultz and Kang, 2011; 2012]. Следующим шагом стал перевод раздела биографий ², причем авторы этого перевода — группа корейских историков, собранная под эгидой Академиии корееведения (Academy of Korean Studies, 한국학중앙연구원, AKS) — отмечают, что в силу «богатства содержания и разнообразия исторических фигур», чьи жизнеописания представлены в биографическом разделе, первод Ёльчон «должен был бы стать приоритетной задачей» [Na et al, 2018, p. 194]. Отдельные фрагменты этого раздела переводились на английский и раньше (полный их перечень см. [Na et al, 2018]), но проект Академии корееведения предполагал системный, последовательный комментированный перевод.

В 2018 г. появились первые результаты проекта — в журнале The Review of Korean Studies вышел английский перевод первых трех глав (или свитков — квонов)«Биографий», главным героем которых был выдающийся полководец и государственный деятель периода расцвета государства Силла Ким Юсин [Na et al, 2018]. Затем, в том же году, появился перевод 4-й и 5-й глав [Lee, Shin, 2018], в 2019 г. — шестой [Na, Shin, 2019] и в 2020 г. — седьмой главы [Kwon, Shin, 2020] ³. Появление нового корпуса переводов позволяет сравнить подходы к интерпретации первоисточника отечественных и зарубежных корееведов (тем более, что при переводе третьего тома на русский активно использовалось пятитомное издание комментированного перевода «Самгук саги» на современный корейский язык, осуществленное AKS под руководством Чон Губока в конце ХХ в. [Чон и др., 1996–1998]). Сопоставление переводов полезно и для анализа самого оригинала, и для выявления особенностей различных школ корееведения.

Начав с общих соображений о принципах и подходах к переводу, мы выделим характерные особенности обоих стилей, указав некоторые причины разночтений и передачи реалий периода Трёх государств. Затем обсудим нюансы трактовки и интерпретации эпизодов, относящихся к вопросам общественных взаимоотношений (включая управление государством), а также манифестации сверхъестественных сил и явлений. В заключении статьи мы предложим аргументы как в пользу, так и против идеи, вынесенной в ее заголовок.

Структурно-синтаксические и стилистические различия

Сама подача — репрезентация — оригинального хамунного (иероглифического) текста в английском переводе сильно облегчает задачу сравнения. Оригинальный текст адаптирован (разбит на предложения и фразы, снабжен точками и другими знаками препинания ⁴ — все эти элементы в самом оригинале, естественно, отсутствуют). Он разделен на фрагменты (абзацы), также отсутствующие в оригинальном тексте. За каждым таким абзацем идет перевод с комментариями, которые даются в виде постраничных сносок ⁵. В отечественном переводе такого разбиения на абзацы нет — макроструктура текста следует структуре оригинала, зато представлены средства навигации по тексту: знаком «//» в тексте перевода обозначается переход страниц оригинала, а на полях указывается номер страницы ксилографа.

Общей чертой обоих переводов можно считать нарративный подход — и отечественные, и корейские переводчики скорее предлагают близкое к тексту переложение, литературный пересказ ⁶. Этот подход серьезно отличается от принятой, скажем, Ю. В. Болтач строгой передачи исходного текста памятника, «чтобы каждое слово китаеязычного оригинала имело соответствие в русском варианте, и наоборот — чтобы все добавленные нами слова… были четко отграничены от текста памятника» [Ирён, 2018, с. 62]. Такой подход требует не только лексической, но и грамматической строгости — вплоть до «калькирования грамматики» и стилистики, повтора шероховатостей, нарушения порядка слов и т. п. [Ирён, 2018].

Строгий подход, в отличие от нарративного, позволяет намного точнее передать синтаксическую структуру памятника, но несколько затрудняет восприятие самого повествования. Нарративный — делает текст более литературным и читабельным. В принципе, нарративный подход можно считать вполне легитимным в рамках традиций отечественного востоковедения, тем более — при переводе биографий, жанрово и структурно основанных на китайской традиции составления биографических описаний Ле чжуань, которые «больше, чем любой из пяти разделов «Ши цзи», демонстрируют собой единство истории и литературы» [Вяткин, 1996, с. 22].

Такая модель позволяет и отечественным, и корейским переводчикам определенные «вольности» — в частности, они далеко не всегда сохраняют оригинальную разбивку на предложения, структурируя текст перевода в соответствии скорее с литературным вкусом языка перевода. Наиболее заметно это проявляется при работе с объемными повествовательными фрагментами. Вот типичный пример такого подхода:

羅人患無以知人 欲使類聚羣遊 以觀其行義 然後擧用之. 遂取美貌男子 粧飾之 名花郞 以奉之 徒衆雲集. 或相磨以道義 或相悅以歌樂 遊娛山水 無遠不至. 因此知其邪正 擇而薦之於朝 ⁷.

“The people of Silla worried only that they would not recognize talented men. They allowed young men to associate with one another and observed their behavior and intentions. Then they were assigned tasks, and eventually the good-looking men were chosen. They were adorned, their faces powdered. And they were called hwarang. People looked up to them and flocked to them like clouds. Sometimes they cultivated moral principles amongst themselves; other times they delighted in song and music. They went everywhere, traveling across mountains and rivers. Because of this, the people knew who was proper, and would make recommendations to the royal court” [Kwon, Shin, 2020, p. 361].

«Озабоченные тем, как бы не проглядеть [достойных] людей, в Силла стали собирать [молодых людей] для совместных развлечений и, наблюдая за их поведением, затем отбирали [среди] них [подходящих] для использования на службе. Так отбирали прекрасных обликом молодых людей, наряжали их, называли их хваранами (“цветущая молодежь”) и почитали их. Группы [хваранов] собирались, подобно облакам (во множестве); одни совершенствовались в моральных принципах, другие развлекали себя музыкой и песнями, они любили путешествия по горам и рекам, и не было даже самых отдаленных мест, где бы они не побывали. Таким образом узнавали их достоинства и недостатки, чтобы отобрать [лучших] и представить ко двору (на службу)» [Ким Бусик, 2002, с. 178].

Как правило, общий смысл оригинала при переводе передается достаточно точно и серьезных расхождений в отечественном и английском вариантах не возникает. Различия могут формироваться на уровне синтаксиса — и в этих случаях время от времени возникают довольно заметные структурные расхождения.

Так, в комментарии историографа (史論) к биографии Ким Юсина цитирование китайских классических произведений в оригинальном тексте — 論曰 唐李絳對憲宗曰 “遠邪侫 進忠直 與大臣言 敬而信 無使小人參焉 與賢者遊 親而禮 無使不肖預焉” 誠哉 斯言也 實為君之要道也. 故書曰 「任賢勿貳 去邪勿疑」— переводчики воспринимают по-разному. В результате в англоязычном переводе даются две цитаты, разбитые дидактическим замечанием самого историографа [Na et al, 2018, p. 258–259], а в отечественном — весь отрывок выглядит как единая цитата из биографии Ли Цзяна (из «Синь Тан шу»), внутри которой скрыта цитата из «Шу цзин» [Ким Бусик, 2002, с. 140]:

“Commentary: Li Jiang of Tang said in front of Emperor Xianzong, ‘Stay away from the wicked and sycophantic, and employ the loyal and upright. When speaking with high officials, treat them with respect and trust. Do not have petty men participate in government. When associating with worthies, be intimate yet courteous. Do not allow unworthy men to interfere’. How trustworthy this saying is! Truly this is the essential way for the ruler. Hence, the Book of Documents says, ‘In your employment of men of worth, let none come between you and them. Cast aside evil without hesitation’ ”.

«Во времена Тан Ли Цзян сказал [императору] Сянь-цзуну (805–820): “Отдалять порочных и льстивых, выдвигать преданных и прямых; вести уважительные и доверительные беседы с высшими сановниками и делать так, чтобы мелкие людишки (сяо жэнь) в них не участвовали; развлекаться вместе с мудрыми, приближать их с соблюдением приличия и делать так, чтобы недостойные в этом не участвовали — о, сколь истинны эти слова, они действительно определяют путь поведения, необходимый государю! Вот почему в Шу [цзине] говорится: ‘Давая поручения мудрому, не [думайте] о другом кандидате! Устраняя порочного, не сомневайтесь!’ ”…».

Однако в некоторых случаях различия становятся не только структурно-синтаксическими, но и смысловыми. Так, в отечественном переводе композиция комментария историографа к биографии Чан Бого (квон 44) аналогична той, что предлагается в английском переводе из предыдущего примера (между цитатами из «Фаньчуань (вэнь) цзи» Ду Му и «Синь Тан шу» располагается комментарий самого Ким Бусика [Ким Бусик, 2002, с. 151–152]), тогда как в английском переводе — это просто два последовательных комментария, компиляция из китайской классики, в которой нет ни слова от самого Ким Бусика [Lee, Shin, 2018, p. 206–210] ⁸. Разнятся и передача причинно-следственных связей, и мотиваций героев эпизода. Так, в российском переводе отрывок 保皐任年事 出於己 年且饑寒 易為感動 выглядит так: «То, что [Чан] Бого предоставил [Чон] Нёну службу, было его собственным решением, так как нужда и голод [Чон] Нёна легко [могли] растрогать [Чан] Бого» [Ким Бусик, 2002, с. 152], а в английском — так: “Bogo entrusted Nyeon with the task on his own decision. Nyeon, in the grip of hunger and cold, was easily moved by this” [Lee, Shin, 2018, p. 208] ⁹. Отличается и передача ключевых добродетелей, определявших поведение героев в этом эпизоде: понятие 常情 в отечественном варианте переводится как «сострадание», а в английском — как “decency” («благопристойность, добронравие»).

Разночтения подобного рода можно обнаружить, например, при описании встречи Ким Юсина с таинственным старцем в пещере горы Чунак в квоне 41. Беседа двух героев в оригинале завершается так: 言訖而辭 行二里許 追而望之 不見. Переводные версии существенно различаются в деталях: “Having thus spoken, the old man took leave and walked for about two ri. Yusin pursued him, but he was nowhere in sight” [Na et al, 2018, p. 208] — «Закончив разговор, они попрощались. Не пройдя и двух ли, [Юсин] обернулся, чтобы взглянуть вслед [старику], но его не было видно» [Ким Бусик, 2002, с. 121]. Однако на общем сюжете такие различия, как правило, почти не сказываются ¹⁰.

Для полноты картины стоит, пожалуй, отметить еще несколько разночтений. Любопытный пример — перевод выражения 流血浮杵. Английский вариант предлагает достаточно легко читаемую метафору ожесточенной битвы: “blood flowed so heavily that shields floated in it” [Na et al, 2018, p. 255], в то время как отечественный — довольно странную конструкцию: «кровь текла [такими потоками, что] могли поплыть пестики от ступок» [Ким Бусик, 2002, с. 128]. При этом русскоязычный вариант гораздо ближе к оригиналу: у иероглифа 杵действительно есть значение «пестик». Однако у него есть и другое значение — «палица, боевая дубина» (а значения «щит» (“shield”) у него нет). И при использовании его «боевого» значения метафора могла бы стать еще выразительней ¹¹. Расхождений такого рода в переводах совсем немного, но для исследователя, полагаем, они представляют особый интерес.

Еще одна группа разночтений обязана своим появлением разнописям в резных версиях оригинала, к которым обращались переводчики. Если корейские ученые полагаются на издание 1512 г. (Чондок пон), которое они считают наиболее близким к оригиналу, то отечественные традиционно используют экземпляр «Самгук саги» из коллекции видного российского дипломата и востоковеда П. А. Дмитревского, хранящийся в Институте восточных рукописей РАН в Санкт-Петербурге.

Типичный пример такого расхождения можно встретить в биографии Кодо в 44 квоне. Фразы в Чондок пон и в тексте из коллекции Дмитревского отличаются одним иероглифом (выделен полужирным. — А. С.): 時人稱為馬技 — 時人稱為馬叔. Соответственно, отличается и перевод: “People at that time came to call this play the feats of horsemanship” [Lee, Shin, 2018, p. 181] — «Люди того времени называли его “лошадиным дядькой”» [Ким Бусик, 2002, с. 144]. Порой в результате таких расхождений в тексте оригинала смысл фразы может измениться на противоположный: 所不與師同好者 — 所不與師相好者 (“this would be something from which neither one of us could take enjoyment” [Lee, Shin, 2018, p. 177] — «…мы вместе разделим радость [встречи]» [Ким Бусик, 2002, с. 144]).

Еще одна группа отличий явно отражает разницу в подходах. В отечественном переводе чины и должности как правило не переводятся, а транскрибируются, в английском — переводятся по смыслу (дословно): «Юсин, занимавший [должность] чунан танджу» — “Yusin was the Commander of the Central Banner”; «стал военным правителем…» — “became adjutant grand commander”; “pacification commander of Daeryang-ju Various Military Affairs” — «командующий войсками области Тэрянджу (анму Тэрянджу чегунса)» и т. д. ¹²
В отечественной традиции приняты оба подхода — так, в переводе «Ши цзи» встречаются и переводы должностей и званий, и транслитерация, а Ю. В. Болтач в «Самгук юса» переводит практически все чины и многие титулы, следуя разработанной выдающимся отечественным китаистом
В. М. Рыбаковым системе перевода танских административных терминов на русский [Ирён, 2018, с. 55; Рыбаков, 2009]. У каждого из них есть свои достоинства и недостатки. Так, названия некоторых чинов, упоминаемых в «Самгук саги» — тэса или саджи, например, полностью совпадают с названиями распространенных должностей [Ким Бусик, 2002, с. 268], что может запутать неподготовленного читателя. С другой стороны, дословный перевод того же военного звания танджу («начальник знамени») мало что дает для понимания места его носителя в командной цепочке, ибо различных вариантов танджу было довольно много (в «Различных описаниях» упоминаются 11 видов танджу [Ким Бусик, 2002, с. 110–112]) и в разных военных частях танджу был облечен разным объемом власти. Кроме того, в английском переводе один и тот же чин / должность может соответствовать разным чинам / должностям оригинала: так, «заместителем командующего (adjutant grand commander)» называют и Ким Мурёка, бывшего военным правителем (道行軍摠管) области Синджу [Na et al, 2018, p. 203] ¹³, и Ким Юсина, бывшего командующим (大摠管) [Na et al, 2018, p. 222], и Ким Сохёна, бывшего правителем (摠管) области *Янджу [Na et al, 2018, p. 245].

Разночтения встречаются также и при передаче личных имен: Им Ённи — Immalli; Тхэджон-Мурёль — Taejong-Muyeol; Пинёнджа — Biryeongja; Чхонджэ — Cheonjon; Гао Сюэлинь (ошибочно) — Gao Helin; Чхубок (ошибочно) — Chwibok; Кучхахю — Gujahyu (ошибочно). Есть разночтения и при передаче топонимов: Инбаксан (горный массив в 35 ли к югу от Кёнджу) — Mount Yeolbak (Yeolbak Pass in Ulsan, Ulju.); Чансэк — Jangsae; гора Косан — high mountain.

Наконец, в английском переводе названия годов правления после принятия государыней Чиндок в 650 г. н. э. китайского календаря даются в китайской транскрипции (например, Yonghui [Na et al, 2018, p. 226]). В русском же переводе и после этого названия годов даются в корейской транскрипции (этот год назван годом Юн-си) [Ким Бусик, 2002, с. 129].

Стоит также отметить стилевые расхождения. В русском переводе метафоры оригинала часто переводятся дословно; в англоязычном — передается их смысл: 龍顔 — Драконий лик [Ким Бусик, 2002, с. 137] — Your Majesty’s face [Na et al, 2018, p. 247]. Русский перевод более склонен к «высокому стилю», английский — к упрощенной передаче: 居柒夫少 跅弛有遠志 — «С малых лет Кочхильбу, отринув суетное ¹⁴ и лелея высокие устремления» [Ким Бусик, 2002, с. 143] — “When he was young, Geochilbu followed his whims but had far-reaching ambitions” [Lee, Shin, 2018, p. 176]. Схожий пример — перевод отрывка 精神朗秀 器宇深沈 из биографии Ким Хына (44-й квон): «…человек ясного и выдающегося ума, глубоко нравственный и великодушный» [Ким Бусик, 2002, с. 149] — “…had a mind of great capacity, making him qualified for the job” [Lee, Shin, 2018, p. 198]. В этом случае русский перевод представляется более корректным. В других случаях — таких, например, как биография Садахама в 44 квоне [Ким Бусик, 2002, с. 152–153; Lee, Shin, 2018, p. 210–211] или обстоятельства болезни каккана Чхунгона в биографии *Нокчина в 45 квоне [Ким Бусик, 2002, с. 156–157; Lee, Shin, 2018, p. 218–222] более корректной представляется англоязычная версия.

Впрочем, иной раз именно русский перевод стремится как можно точнее передать структуру оригинала, что сказывается на стиле не лучшим образом. Так, отрывок 故紂有億兆人 離心離德 в отечественном варианте передан следующим образом: «Поэтому иньский Чжоу Синь, обладая мириадами людей без людских сердец и без добродетелей…» [Ким Бусик, 2002, с. 126]. В английском — так: «Therefore, in the past, King Zhou had millions of men, but they were divided in heart and practice» [Na et al, 2018, p. 220–221]. Стилистически более выигрышен был бы, пожалуй, оборот «между ними не было единодушия и единства», но даже этот вариант не в состоянии обыграть очень важную конфуцианскую максиму о единстве намерений и действий, на которую намекает оборот из «Шу цзин» 離心離德, дословно действительно означающий «разобщенный (лишенный) в сердце и в добродетели», то есть находящийся в моральном разладе с обществом и самим собой.

Иной пример такого рода — перевод отрывка из клятвы Чхандока из биографии Хэрона в 47 квоне. Перед лицом существенно превосходящего по силе противника, Чхандок восклицает: 與其無義而生, 不若有義而死. Оба перевода передают эту речь достаточно точно: “I would rather die with honor ¹⁵ than live with disgrace!” [Kwon, Shin, 2020, p. 344] и «Чем жить без чести (муый), лучше умереть, исполняя долг!» [Ким Бусик, 2002, с. 172]. Но в русском сохранена синтаксическая структура оригинала, хотя вариант «Чем жить в позоре, лучше умереть [с честью], исполнив [свой] долг!» представляется еще более выразительным.

В целом можно сказать, что фундаментальных структурно-синтаксических или стилистических отличий между русским и английским переводами нам выявить не удалось. Тем не менее, обнаруженные расхождения (в статье приведены далеко не все) должны стимулировать корееведов к дальнейшему изучению текста источника, к уточнению и возможной корректировке имеющихся переводов.

Контекстуальные и интерпретационные различия

Прежде всего, в английском переводе стоит отметить существенно больший объем и масштаб комментариев. Переводчикам AKS удалось выявить и указать гораздо больше расхождений с «Основными записями», чем в русском издании. Комментарии предлагают более широкую историко-политическую перспективу (так, например, объясняется, почему Гао-цзун в 70-х гг. VII в. принял извинения и подношения вана Мунму и оставил попытки покарать государство Силла за неповиновение — дело в том, что в тот период Танскую империю гораздо сильнее беспокоили постоянные атаки тибетцев на Сычуань [Lee, Shin, 2018, p. 190, прим. 90]). Кроме того, каждой биографии переводчики предпосылают подробные биографические справки в примечаниях о предках и родственниках героев «Биографий». Наконец, очень разнообразны и богаты историографические заметки об источниках, использованных Ким Бусиком.

Однако самыми интересными нам представляются различия в репрезентации в переводах ключевых принципов общественных отношений и взаимодействий. Конфуцианское летописание изначально призвано не только передавать хронологию исторических событий. Летопись должна быть своего рода гигантским «консультационным справочником», предназначенным для содействия управлению государством. Если определять государство как систему, то можно сказать, что основной задачей летописи становится системное консультирование — предоставление нужных сведений, основанных на исторических прецедентах, классических управленческих концепциях и рекомендациях (также прецедентного характера).

Основной целью конфуцианского историографа, создающего инструмент государственного управления, всегда был предметный показ исторических уроков из жизни предшествовавших поколений для того, чтобы современники и потомки могли делать из этого правильные выводы. Задача летописи, сформулированная самим Ким Бусиком в письме при поднесении вану «Исторических записей “Tpёx государств”», состояла в том, чтобы исправить ситуацию, когда «нынешние мудрые мужи…, когда речь заходит о делах нашего государства, оказываются в полном невежестве, не знают ни начала их, ни конца», а древние записи «из-за грубого и несовершенного слога, из-за больших пропусков в фактических сведениях… непригодны для выявления добродетели и зла государей и государынь, преданности и предательства вассалов, умиротворения или смуты в государстве, благополучия или мятежности в народе, что могло бы служить назиданием для потомков», в то время как китайские хроники этого периода «не содержат больших подробностей… об иностранных делах» [Ким, 1959, 2001, с. 61]. Таким образом, текст «Исторических записей…», как и любое сакрализованное историческое произведение, выполняет социально корректирующую функцию («умиротворение народа»). Соответственно, нюансы в современной передаче способов «назидания потомков» могут продемонстрировать различия в подходах национальных школ корееведения.

Прежде всего стоит отметить, что российский перевод явно тяготеет к подчеркиванию сакрализированных (ритуальных) аспектов управления государством, тогда как в английском переводе можно проследить стремление к более приземленному прагматизму. Это сказывается и лексике, и на стиле перевода. Так, уже пожилой Ким Юсин, давая совет в 43 квоне идущим в битву полководцам, в российском переводе выражается довольно цветисто и даже несколько напыщенно: «[Полководец], “среди стрел и камней” решая судьбу битвы, должен обрести небесное благословление (Небесный Путь — Тяньдао) сверху, опираться на Земные законы (Чжили) снизу и сочувствие человеческих сердец — посредине. Лишь только при этом можно добиться успехов» [Ким Бусик, 2002, с. 136]. В английском переводе эта же фраза выглядит далеко не так возвышенно: “He determines victory or defeat in the middle of fierce battle. Only when he attains the heavenly way, understands topographic features, and wins human hearts, can he command success” [Na et al, 2018, p. 244].

Напутствуя перед своей кончиной вана Мунму, Ким Юсин (в русском переводе) проводит прямую причинно-следственную связь между политической и природной гармонией: «…и поступайте так, чтобы наверху, в правительстве (при дворе), [царили бы согласие и] мир, а внизу народ и все сущее [пребывали бы] в благополучии и спокойствии. [Тогда] не будет ни стихийных бедствий, ни смут, и основы государственности останутся неувядаемыми. И Ваш слуга умрет без всякого сожаления!» [Ким Бусик, 2002, с. 137]. В английском переводе причинно-следственная связь совершенно иная: “Up in the court make harmony, and down among the people and other creatures make peace. If calamities do not occur and the dynastic foundations last forever, then your subject can die with no regrets” [Na et al, 2018, p. 248] — Ким Юсин сможет умереть спокойно, если в государстве не будет потрясений ¹⁶. Английский перевод формально более точен — в оригинальном ханмунном тексте ¹⁷ нет прямого указателя на то, что «народ и все сущее» будут пребывать в благополучии, если при дворе будет царить согласие и мир. Отечественные переводчики реконструируют, «достраивают» эту логику, прямо указывая на это своей вставкой. При этом они руководствуются каноническими конфуцианскими представлениями о сакральной роли государя-умиротворителя.

Расхождения между версиями встречаются и там, где даосско-конфуцианская логика выражена в тексте явно и открыто. Так, интерпретируя аллюзию Ким Бусика на четвертую гексаграмму «И цзин», российский перевод указывает, что она «символизирует нераскрывшийся потенциал молодости — поскольку необученный юноша следует наставлениям учителя, судьба ему благоприятствует», и далее утверждает, что «Ким Бусик характеризует Силла как «идеальное государство», в которой отношения государя и подданных подобны отношениям пожилого учителя и юноши-ученика» [Ким Бусик, 2002, с. 294, прим. 64]. Интерпретация английского перевода отличается кардинально. Гексаграмма истолковывается как указание на то, что готовность занимающего высокое положение вести себя подобно ребенку — т. е. принимать советы от посторонних (нижестоящих) — приносит благо. Таким образом, «добродетельные государи Силла испрашивали совета у своих подданных, поэтому смогли свершить великое деяние — объединить три государства» [Na et al, 2018, p. 294, прим. 64]. В такой трактовке усматривается отсылка к даосской по происхождению традиции ритуального «самоумаления» — готовности уступить другому («…большое царство возьмет малое, если будет ниже него. Малое царство все получит от большого, если поместит себя ниже него» [Дао-Дэ цзин, гл. 61]).

Так же противоположна трактовка отсылки к Пяти гегемонам ¹⁸ в биографии Пак Чесана в 45 квоне. Если российские переводчики считают, что те в конфуцианской традиции персонифицируют «сильных и благородных правителей» [Ким Бусик, 2002, с. 305, прим. 44], то в английском переводе комментаторы обращают внимание на то, что гегемоны «не пользовались особенным уважением ученых-конфуцианцев, поскольку прибегали к обману, уловкам и иными недостойным ухищрениям в своих политических целях» [Lee, Shin, 2018, p. 232, прим. 307] ¹⁹. Соответственно, и переводы этого фрагмента ²⁰ противоположны по смыслу: «Обмен… сыновьями в качестве заложников не только не достоин поведения Пяти гегемонов…» [Ким Бусик, 2002, с. 160] — “Exchanging hostages makes us look inferior even to the Five Hegemons” [Lee, Shin, 2018, p. 232].

Стоит остановиться еще на одном принципе социальных взаимоотношений, который комментаторы как русского, так и английского перевода несколько обошли вниманием. Речь идет о довольно сложном для перевода понятии 遊 (кит / кор: ю) ²¹. В английском тексте его всегда переводят как associate with (водить компанию с кем-то, вращаться в неких кругах, общаться) ²² [Na et al, 2018, p. 238, 258–259; Lee, Shin, 2018, pp. 235–236; Kwon, Shin, 2020, p. 359, 361]. В русском же тексте единого варианта нет. Этот иероглиф переводят и как «игра» и «гуляние» [Ким Бусик, 2002, с. 133, 286–287], и «развлечение» [Ким Бусик, 2002, с. 140, 178], и «проводить время (иметь дело)» [Ким Бусик, 2002, с. 162], и «входить в свиту» [Ким Бусик, 2002, с. 177]. В комментарии к одному из эпизодов указывается, что «обычные занятия хваранов ²³ часто описываются именно как “игры” (“гуляния” — 遊 ю) в горах, имевшие как ритуальный, так и воспитательный смысл» [Ким Бусик, 2002, с. 286–287]. Действительно, понятие, передаваемое иероглифом 遊 — очень емкое. У Конфуция оно означает «практиковать искусства», приличествующие благородному мужу [Малявин, 2017, с. 69]. У классика даосской философии Чжуан-цзы это слово было любимым и означало «странствие» — как способ существования философа [Малявин, 2017, с. 69]. Он даже вкладывал его в уста Конфуция именно в этом значении, рассказывая о том, что Конфуций наставлял Янь Хоя «войти в его (правителя. — А. С.) ограду и гуляй с ним» [Малявин, 2017, с. 229]. Метафора «собирались подобно облакам» (徒衆雲集) и описание характера обучения хваранов, направленного на то, чтобы раскрыть потенциал человека в процессе непринужденного общения и путешествий, — носят отчетливые следы влияния даосского мировоззрения.

Учитывая, с одной стороны, оригинальный синкретический характер института хваранов ²⁴, вобравший в себя и конфуцианские, и даосские, и буддийские принципы [Соловьев, 1991], а с другой — его целевое назначение как своеобразного «кадрового резерва» госаппарата («Таким образом узнавали их достоинства и недостатки, чтобы отобрать [лучших] и представить ко двору (на службу) [Ким Бусик, 2002, с. 178]»), представляется, что в данном случае для передачи смысла иероглифа 遊 наилучшим образом подходит выражение «практиковать искусства» ²⁵. Тем более, что в тексте Ёльчон он используется не только применительно к хваранам (его в упомянутой выше цитате из «Синь Тан шу» употребляет в своем наставлении императору Сянь-цзуну Ли Цзян [Ким Бусик, 2002, с. 140]). Применима такая трактовка, как полагает В. В. Малявин, и к самому Чжуан-цзы, который «практиковал Дао» [Малявин, 2017, с. 69].

С трактовкой даосского же культурного элемента связано еще одно расхождение в переводах, на которое хотелось бы обратить внимание. В стихотворном послании когурёского полководца Ыльчи Мундока китайскому командующему Юй Чжунвэню, приведенному в 44 квоне ²⁶, вторая строка
(妙算窮地理) переводится так: «Искусны расчеты, учитывающие земные дела» [Ким Бусик, 2002, с. 143]. Английский перевод (“And subtle reckoning has spanned the earth” [Lee, Shin, 2018, p. 174]) не предлагает, в отличие от русского, коннотаций, связанных с особой, сакральной (или мистической) проницательностью, просто отмечая тонкое владение топографией. Учитывая аллюзию на «Дао-Дэ цзин» в четвертой строке этого стихотворения, а также явно сакрально-ритуальное значение первой, в этом письме (в русском переводе) можно усмотреть своего рода магическую игру, в то время как в английском переводе письмо — это просто письмо.

Вообще, складывается впечатление, что авторы английского перевода стараются избегать или обходить моменты, связанные со сверхъестественным, в то время как в русском мистические моменты даже подчеркиваются ²⁷. Так, молодой Ким Юсин, прежде чем отправиться на подвиги во славу своей страны, просит у встреченного им таинственного старца, который «не имея постоянного жилья, скитается и останавливается по обстоятельствам», научить его «искусству волшебства» (授之方術) [Ким Бусик, 2002, с. 121]. В английском переводе этот совершенно даосский по своему антуражу эпизод завершается просьбой дать средство (рецепт) от невзгод, охвативших страну (“Give me a prescription [for the ills of my country]” [Na et al, 2018,
p. 207]). Правда позже, в биографии потомка Ким Юсина Ким Ама слово 方術 переводится уже как «мистические/таинственные искусства» — occult arts [Na et al, 2018, p. 255]. В русском переводе Ким Ам «знал искусство магии» [Ким Бусик, 2002, с. 139].

Сходным образом различаются и комментарии. Так, очередное обращение Ким Юсина за помощью к божественным силам (天官垂光，降靈於寶劒) в отечественном переводе адресуется Небесному властителю (天官) — даосскому божеству, которое вместе с Земным и Водным властителями управляет ходом дел на Земле [Ким Бусик, 2002, с. 282, прим. 27]. В английском переводе Ким Юсин обращается в “Office of Heaven”, т. е. к какой-то «большой звезде» [Na et al, 2018, p. 208, прим. 47].

Показательно различается и передача в переводах трактовки самим Ким Юсином знамений. Когда во время мятежа сановников против государыни Чиндок, едва взошедшей на престол, верные трону войска оказались в смятении после знамения, которое они посчитали неблагоприятным (в крепость, где стояли войска, упала звезда), Ким Юсину пришлось выступить в качестве толкователя этого явления. В числе прочего он сказал: «Я глубоко сомневаюсь и не могу поверить в то, что Небо может быть равнодушным к этим [событиям] и даже [ниспослать] как зловещее [знамение] звезду в государеву крепость. Великое Небо лишь следует за людскими желаниями, воздавая добром за добро и злом за зло. Так не посрамим же духов!» ²⁸ [Ким Бусик, 2002, с. 125]. Английский вариант гораздо более приземлен и подает всю ситуацию несколько иначе: “…But now, Heaven does not seem to care about this situation and instead, an ominous star appeared in the royal fortress. This is what I, as your subject, am confused about and do not understand. May the majesty of Heaven, according to what we people hope for, love the good and shun the evil, and let nothing occur to your shame!” [Na et al, 2018, p. 218–219]. Здесь Ким Юсин — вовсе не проницательный лидер, способный постичь волю Неба, а сомневающийся, неуверенный в себе человек (снова демонстрация «слишком человеческого»). Вряд ли такое напутствие серьезно воодушевило бы войска.

Примечательна также трактовка в переводах очень многозначного иероглифа 陰 (кит: инь, кор: ым). Лучше всего он известен как «темная» часть монады инь-ян. Однако он может означать и нечто потустороннее, тайное, мистическое. К таким потусторонним силам обращается Ким Юсин, когда осажденные в крепости врагом силлаские войска оказываются в безвыходном положении: «Человеческие силы уже исчерпаны, но неведомые — могут помочь [нам]» (人力旣竭，陰助可資) [Ким Бусик, 2002, с. 131]. В английском переводе в этом случае используется выражение “divine intervention” («божественное вмешательство)» [Na et al, 2018, p. 232]. В аналогичном случае [Na et al, 2018, p. 236–237] в русском переводе появляется «всевышняя помощь» [Ким Бусик, 2002, с. 133].

Сродство Ким Юсина с мистическими знаниями можно обнаружить и во фрагменте, когда Ким Юсин передавал подчиненным некий «тайный план»
(庾信授之陰謀, в английском переводе — secret stratagem [Na et al, 2018,
p. 242]) [Ким Бусик, 2002, с. 135]. При этом комментарии к этому эпизоду говорят, соответственно, об использовании магии [Ким Бусик, 2002, с. 288, прим. 1] и о «необычайной мудрости» (“extraordinary wisdom”) [Na et al, 2018, p. 242, прим. 1]. Дом Ким Юсина охраняет «дружина духов» ²⁹ (陰兵) [Ким Бусик, 2002, с. 137], которая в английском переводе называется “the troops from the underworld” ³⁰ [Na et al, 2018, p. 247]. Уход этой дружины из дома знаменует скорую смерть Ким Юсина ³¹.

Справедливости ради, надо отметить, что авторы английского перевода не чуждаются сверхъестественной тематики вовсе. Так, в своей предсмертной клятве (проклятии) погибающий при обороне крепости Каджам силлаский военачальник Чхандок восклицает, что он хотел бы «после смерти стать огромным (ужасным) демоном и поглотить (пожрать) людей Пэкче
(願死爲大厲, 喫盡百濟人)» — “I wish that I would die and become a huge demon that would devour the Baekje people and regain this fortress” [Kwon, Shin, 2020,
p. 344]. В отечественном переводе это пожелание звучит так: «Хочу погибнуть и стать злейшим духом, чтобы покарать и полностью уничтожить людей Пэкче» [Ким Бусик, 2002, с. 172].

Нам даже удалось обнаружить эпизод, в котором трактовки обратны: русский перевод вполне приземлен, а английский, наоборот, говорит о потустороннем. Этот эпизод в принципе связан со сверхъестественным: приближенный вана Чинпхёна Ким Худжик беспрестанно увещевал государя, который чрезмерно увлекался охотой (ссылаясь при этом, кстати, на слова Лао-цзы). И даже после своей смерти верный министр не оставил попыток отвратить государя от порока. И как-то раз, когда государь, по своему обыкновению отправился на очередную охоту, его путь пролег рядом с могилой Ким Худжика, откуда вдруг раздался голос: «Не езди!». Ван был потрясен, раскаялся и отказался от охотничьих забав. При этом слова раскаяния государя (若終不改，其何顔於幽明之間耶) отечественная версия передает так: «Если я наконец не прекращу увеселений, то — живой или мертвый — каким я предстану перед людьми?!» [Ким Бусик, 2002, с. 156], а английская — так: “How shall I face him in the underworld?” [Lee, Shin, 2018, p. 217].

Заключение

В целом, и российский, и английский переводы адекватно передают и форму (пусть и не строго), и содержание оригинала. Вместе с тем, нам удалось выделить несколько серьезных отличий этих переводов. Если английский перевод стремится скорее к более позитивистскому изложению, то русский можно назвать (с некоторой долей условности)«конструктивистским». Об этом свидетельствует прежде всего склонность к «высокому стилю» с определенными архаизмами («ныне», «сей преданный муж даже после смерти не оставил увещеваний», «сокровенный меч», «драконий лик» и т. п.), призванному (вполне в духе отечественной востоковедной традиции) передать историчность текста. Вторая отличительная черта — подчеркнутое внимание русского перевода к манифестации сверхъестественного. Английский перевод часто обходит такие эпизоды или толкует их во вполне обыденной манере, отчего производит впечатление «рационального» и «приземленного». Достаточно большое количество подобных расхождений (рамки статьи не позволяют привести их все, поэтому мы отобрали те, которые посчитали наиболее выразительными) все же позволяет говорить скорее о культурной и мировоззренческой, чем о концептуальной разнице подходов ³².

Отечественных переводчиков можно упрекнуть в особого рода «ориентализме». Разумеется, мы не имеем в виду «ориентализм» в том смысле, который в него вкладывал главный популяризатор этого термина — Эдвард Саид, т. е. в стремлении к колониальному «доминированию, реконструированию и обретению власти над Востоком» [Саид, 2006, с. 10]. Автор не намерен здесь обсуждать академическую состоятельность (или несостоятельность) этой концепции — дискуссия о ней известна достаточно широко, и здесь нет нужды принимать в ней участие.

Необходимо лишь отметить, что коллектив российских корееведов под руководством выдающегося советского / российского ученого М. Н. Пака трудно заподозрить в попытках целенаправленного поиска и конструирования «Другого», направленных на то, чтобы подчеркнуть его инаковость, даже чуждость (и продемонстрировать превосходство «своего»). Скорее, при переводе древнего текста — именно в силу искреннего интереса и уважения к корейской истории и традиции — может формироваться некий «симбиоз “своего” и “другого”» ³³, который ван дер Ойе считал «очень интересной чертой ориентализма в русской культуре» [ван дер Ойе, 2019, с. 75]. Иными словами, в представлении переводчика (а перевод, тем более комментированный — все же до некоторой степени является способом репрезентации самого переводчика) может сложиться определенный образ, и этот «сконструированный образ может оказаться сильнее реальности» ³⁴ [Тесля, б. д.]. Возможно, поэтому в русском переводе Корея Ким Бусика выглядит более «таинственной» и «мистической», а в английском переводе — более «рациональной» и «прагматичной». Российский подход, пожалуй, уместнее будет вслед за японистом Е. Штейнером назвать «востоковедным романтизмом» [Штейнер, 2009]. При этом стоит оговориться, что выбор между (условно) конструктивистским и (условно) позитивистским подходом к интерпретации текста отнюдь не детерминирован принадлежностью к отечественной или «англо-саксонской» школе корееведения ³⁵.

Тут уместно задаться вопросом, насколько вообще адекватно передает перевод реалии раннесредневековой Кореи (в целом основные записи «Самгук саги» охватывают временной период примерно с I в. до н. э. по 935 г., а Ёльчон в биографии Кён Хвона описывают и события 936 г.), опосредованные текстом, составленным в XII в. по указу государя уже другой династии, да еще и отражавшим определенные политические и этические установки самого историографа [Ким Бусик, 1995, с. 16; Na et al, 2018, p. 195]. Фактически, создавая формальный канон летописания, Ким Бусик занимался — почти по Хобсбауму — «изобретением традиции», фиксируя «…формальные атрибуты и ритуализованные практики, сопровождающие… реальные (substantial) действия [Hobsbawm, Ranger, 1983, p. 3]. В итоге историограф создает нечто большее, чем «просто» исторический текст (исторический нарратив). То, что выходит из-под его кисти, можно описать метафорой, предложенной много позже, в 60-х гг. ХХ в. канадским социологом Маршаллом Маклюэном для описания медиа: “The Medium is the Message” ³⁶ [McLuhan, 1964]. В нашем случае создаваемый историографом канон начинает «сам» диктовать принципы отбора и обработки текста, становится нормативной методологией, которая ограничивает и самого историографа, и его последователей.

Таким образом, одна из главных задач переводчика — понять принципы, которые определяет этот канон. Получается, что переводчик «реконструирует» конструкцию историографа, а перевод классических дальневосточных текстов всегда сопряжен с определенными трудностями «угадывания» смыслов высококонтекстного языка и культуры. Перевод при этом, как заметил Е. Штейнер, «может быть только приблизительным, необязательным и иносказательным» [Штейнер, 2009]. Разумеется, исторический текст, в котором описываются вполне обыденные и, как правило, происходившие в действительности события, в меньшей мере подвержен такой интерпретации, чем, скажем, текст буддийского коана или философский трактат о сокровенных истинах. Однако же и при толковании исторического текста (а тем более — биографий, которые, как уже было сказано, «демонстрируют единство истории и литературы» [Вяткин, 1996, с. 22]), возникает соблазн сопоставить историографа с бартовским скриптором.

Ведь текст «Самгук саги» и Ёльчон действительно представляет собой «многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным; текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников…», а его автор «может лишь вечно подражать тому, что написано прежде и само писалось не впервые; в его власти только смешивать разные виды письма, сталкивать их друг с другом, не опираясь всецело ни на один из них» [Барт, 1989, с. 387].

Разумеется, структуралистская (и постструктуралистская) оптика Барта направлена, прежде всего, на современные ему литературные тексты и публицистику. И в «Летописях (Основных записях)» «Самгук саги» определить «исходный вид письма», пожалуй, все же можно: это исторические записи, которые велись в каждом из трех государств, а также сочинение «Ку самгукса» 舊三國史 («Старая история трех государств»), упомянутая Ли Гюбо [Ch’oe Yŏng-ho, 1980, p. 2–5; Ким Бусик, 2002, с. 10–11]. В «Биографиях», правда, это сделать уже сложнее.

Препятствует бартовской «смерти автора» и сама структура летописи — историограф не только «смешивает разные виды письма», он обладает формализованным инструментом репрезентации собственного «я» — «рассуждениями историографа» (史論 сарон), в которых автор давал свою оценку тем или иным событиям, поступкам персонажей или самим персонажам в целом ³⁷. Более того, в отличие от бартовского обезличенного постмодернистского читателя, который «всего лишь некто, сводящий воедино все те штрихи, что образуют письменный текст», [Барт, 1989, с. 387] читатель у Ким Бусика вполне определен: в первую очередь это государь, затем — его ближайшие сановники, и далее — конфуцианцы-книжники, которые, по выражению самого Ким Бусика, «часто хорошо знают и способны разъяснить Пять классических книг, сочинения мудрецов, а также историю о прошедших эпохах Цзинь и Хань, но когда речь заходит о делах нашего государства, оказываются в полном невежестве, не знают ни их начала, ни их конца» [Ким Бусик, 1995, с. 61].

Может ли в принципе переводной текст адекватно передать исторические реалии той или иной эпохи? В какой-то мере это возможно при сопоставлении различных переводов (даже без углубления в дебри семиотики) и различных источников ³⁸ — и в этом смысле работа ученых Академии корееведения чрезвычайно важна и актуальна для отечественной науки.