• Ориенталистика
• 2020 год
• Vol 3, № 4

The publication presents the first translation into Russian of the 15th chapter from the hagiographic collection by Farid ad-Din ʻAttar (d. ca. 1221 AD) Memorial of God’s friends (Taẕkiratu’l-awliyā) originally written in Persian. The chapter deals with biography, exploits and sayings of ʻAbdallah b. al-Mubarak of Khorasan, a recognized collector and transmitter of hadith, a renown ascetic, successful merchant, and severe warrior, but first of all a devoted and true worshiper (ʻābid) of God. The translation has been completed from the critical edition by Muhammad Esteʻlami. It is introduced by short preface, which provides basic information on Ibn Mubarak’s life and his place in the tradition of Muslim piety. The translation is supplied with historical and linguistic commentary. The tranlator stresses the fact that although being constructed on Arabic sources the actual narrative created by ʻAttar fits into the framework of Iranian hagiography. In describing the life and deeds of ʻAbdallah b. al-Mubarak of Khorasan ʻAttar created an Iranian version of the “Sufi prototype”. He emphasized features, such as humility, self-abasement, miracle-working, and participation in miraculous events.

• Literature
• Persian
• Iran
• Islam
• Sufism
• hagiography
• Farid ad-Din ʻAttar
• ʻAbdallah b. al-Mubarak

Введение

В данной публикации приводится перевод главы 15 из «Поминаний друзей Божиих» (Taẕkirat al-awliyā), знаменитого житийного свода, написанного по-персидски Фарид ад-Дином ʻАттаром (ум. ок. 1221)¹. Глава посвящена описанию деяний и речений ʻАбдаллаха ибн ал-Мубарака (ум. 797), купца, ученого и аскета родом из Мерва. Компендиум ʻАттара нередко характеризуют в обзорных работах как сборник биографий «суфийских святых», что не вполне точно. В 72 главах этой книги даны 72 житийных портрета подвижников, каждый из которых принадлежит к awliyā (мн. ч. от valī) – «друзьям» Бога, избравшим Его и избранных Им, божьим угодникам, поглощенным любовью к Богу и ведущим войну с собственной «самостью». В число «друзей Бога» ʻАттар включил не только суфиев. В его книге представлены и авторитетные религиозные деятели ‒ основатели правовых толков (Ахмад ибн Ханбал, Абу Ханифа, Мухаммад аш-Шафиʻи), и шестой шиитский имам Джаʻфар Садик, и ранние «прототипы суфийев» – богомольцы (ʻubbād, мн. ч. от ʻābid) и аскеты (zuhhād, мн. ч. от zāhid), такие как Хасан Басри, Суфйан Саури, Фузайл б. ʻИйаз (Фудайл б. ʻИйад). К числу последних как раз и принадлежит ʻАбдаллах ибн ал-Мубарак, известный, прежде всего, как ученый муж и собиратель хадисов. В современном мире ислама он служит примером истинного мусульманина и эталонным образцом благочестия. Его биография, воссозданная по арабским источникам Усманом Джамалом [3], издана в сокращенном и адаптированном виде по-английски [4] и ориентирована на молодых мусульман, живущих на Западе. Ее название “ ‘Abdullah Ibn al-Mubarak. The scholar of the East and the scholar of the West” отсылает к характеристике Ибн Мубарака, приписываемой его соратникам на пути аскезы – Фузайлу б. ʻИйазу (ум. 803) и Суфйану ас-Саури (ум. 778). Они назвали его мужем Машрика (Востока), и Магриба (Запада), и того, что между ними (см. далее – Перевод), т. е. всего мусульманского мира, однако в английском переводе название приобретает и более широкий смысл. Ибн Мубарак представлен современному читателю как один из праведников общины (ʻуммы) в глазах современников и всех последующих поколений. Ф. Йахйа описывает его как ученого из Хорасана, муджахида воина, факиха-юриста и мухаддиса – передатчика хадисов, поклоняющегося Богу и преуспевающего в торговле, аскета и писателя, лингвиста и вождя благочестивых. Говоря о Ибн Мубараке, он отмечает, что в истории эпохи после пророчества редко встречаются личности, которые преуспели одновременно во всех аспектах жизни и были настолько влиятельными и вдохновляющими и при этом настолько скромными и смиренными [4, p. 5].

Как и многие ранние аскеты, Ибн Мубарак принадлежал к среде хадисоведов и приобрел известность благодаря составленной им «Книге аскетизма» (Kitāb az-zuhd). Эта книга, по определению А. Д. Кныша, «представляет собой сборник хадисов и благочестивых изречений, которые очень тщательно подобраны с целью подчеркнуть склонность Пророка, его семьи, сподвижников, последователей (ат-тāбиʻӯн), а также ряда более поздних мусульманских подвижников к отказу от жизненных благ и удовольствий» [5, с. 28]. Отличительной чертой собственного аскетизма автора, отмечаемой уже ранними биографами, было неприятие крайних форм tavakkul (упования на Бога) и активное участие в мирской жизни; на протяжении многих лет он, путешествуя между городами, вел успешную торговлю, жертвуя прибыль на нужды паломников и воинов-муджахидов, защищавших границы с Византией.

«Поминание Ибн Мубарака» в Taẕkirat включает сведения о разных направлениях его деятельности (карьера ученого, занятия торговлей, участие в войне), однако основное внимание автора сосредоточено не на них. Это житие – одна из ярких иллюстраций нарративной техники монтажа, представленной во всей книге ʻАттара и состоящей, в частности, в отборе и переводе с арабского именно тех историй и речений о каждом из «друзей», которые создают в совокупности его запоминающийся портрет и акцентируют главные черты его особой дороги на Пути к Богу. В случае с Ибн Мубараком ʻАттар смонтировал известия о его деяниях и речениях так, чтобы выдвинуть на первый план приметы «друга Бога» (чудотворство, вещие сны) и особенность духовного подвига (жизнь в миру и пребывание в Боге)².

В житии Ибн Мубарака реализован общий для большинства глав сочинения композиционный план³. Зачин, написанный рифмованной прозой (sajʻ), включает набор торжественных определений; они служат и подобием ʻунвана, украшающего начало повествования, и указанием на его лейтмотивы. Подвижник представлен как «глава закона (šarīʻat) и пути (ṭarīqat)», как «ведущий две войны» (с неверными и со своей душой-nafs⁴) и как «повелитель пера и меча», т. е. как прославленный умением совмещать противоположные друг другу занятия. О рождении и детстве ничего не сказано, повествование начинается с «духовного рождения» Мубарака – его «раскаяния» (tawba) и вступления на путь поклонения (ʻibādat). Далее приведены немногие биографические подробности (жизнь в родном Мерве, хадж и проживание в Мекке, возвращение в Мерв, где он обретает авторитет как среди факихов, так и среди мухаддисов, и становится «двусторонне одобренным», и т.д. Далее следует подборка «моментов», не определенных хронологически и не связанных каузально. Более пространные эпизоды «деяний», описывающие поступки святого или же его речения, включенные в некий ситуационный контекст, в основном приведены в первой половине жития; каждый из них вводится формулой naql ast «рассказывают, передают», после которой может следовать обозначение неопределенного времени (однажды, как-то, постоянно). В этой части Ибн Мубарак предстает как наставник, дающий уроки благочестия и при этом способный смиренно получать их от раба или иноверца (христианина, гебра), и как святой, сам творящий чудеса, участвующий в чудесных событиях и видящий чудесные сны (в том числе с явлением Пророка).

Речения маркированы персидским глаголом guft – «сказал», который вводит высказывание от первого лица; они приводятся и как самостоятельные изречения, и как ответы вопрошающим. Речения сгруппированы ближе к концу текста, хотя и здесь они перемежаются эпизодами деяний. Ибн Мубарак, учитель аскезы (zuhd) и собиратель хадисов и изречений о пользе ограничения благ и отказа от удовольствий, представлен у ʻАттара прежде всего как наставник, обучающий внешним добродетелям (обильный разум, следование cунне, исполнение религиозных обязанностей, вежество и внимание к собственным несовершенствам и правилам подобающего поведения (довольство своей долей, забота о близких, смирение и самоуничижение, гостеприимство). Отдельную компактную группу образуют речения Ибн Мубарака о tavakkul – уповании на Бога. Они включают и тезис о том, что добывание средств [к существованию] (kasb) ‒ не помеха упованию (утверждение, ставшее впоследствии предметом яростных споров между представителями разных суфийских братств).

Концовка этого жития, как и большинства прочих в книге, двухчастна и состоит из предсмертного наставления подвижника и чудесного сна, возвещающего о посмертной судьбе почившего. Сначала приведено наставление Ибн Мубарака об уповании на Бога. На смертном одре он отдал все имущество бедным и не пожелал обеспечить будущее своих дочерей, уверенный, что о них позаботится Бог, который «помогает праведникам» (Коран, 7:195(196)); в миг кончины он узрел рай. Затем следует сообщение о чудесном сне: кому-то из сподвижников явился во сне Суфйан Саури и ответил на вопрос о том, что стало с его соратником. Зачин и двухчастная концовка образуют у ʻАттара композиционную и концептуальную рамку жития: Ибн Мубарак, ведший две войны на пути к Богу – с внешними и внутренним врагами, по словам Суфйана, был удостоен особой награды – он оказался с теми, кто дважды в день направляется в Присутствие Истинного.

Перевод

Поминание ʻАбдаллаха ибн ал-Мубарака (да будет с ним милость Божья!)⁵

То украшение времени, тот столп защиты⁶ , тот глава закона (šarīʻat) и пути (ṭarīqat), тот воистину ведущий две войны⁷ , повелитель пера и меча, ʻАбдалах Ибн ал-Мубарак (да будет с ним милость Божья!). Его называли повелителем знающих⁸. В знании и отваге ему не было равных. Он принадлежал к почитаемым мужам пути и уважаемым знатокам закона. Он во владении науками достиг похвального положения. Он встречался со многими шейхами и снискал всеобщее одобрение. Его сочинения прославлены, а чудеса достопамятны. 

Однажды он проходил мимо, и Суфйан Саури⁹ сказал: «Приблизься, о, муж Востока (mašriq)!» [При этом] присутствовал Фузайл¹⁰, и он сказал: «И Запада (maġrib), и того, что между ними!» Как еще восхвалить того, кому выказал почтение Фузайл?!

Его раскаяние (tawba) началось вот с чего. Был он очарован юной рабыней‒ до такой степени, что потерял голову¹¹. Как-то зимней ночью он до рассвета простоял у стены [дома] возлюбленной (maʻšūqa), поджидая ее, а всю ночь шел снег. Когда раздался призыв к молитве, он подумал, что это – [еще] к вечерней молитве. Настал день, и он понял, что всю ночь был погружен в состояние [томления по] возлюбленной (maʻšūq). Он сказал себе: «Стыдись, о, сын Мубарака! Столь благословенную ночь до утра ты провел на ногах изза вожделения низшей души (nafs). А если имам во время молитвы читает суру подлиннее, то ты сходишь с ума!» Тут же сердце ему защемило от боли. Он раскаялся, предался поклонению¹² и достиг такой степени: однажды, когда его мать пришла в сад, она увидела, что он спит в тени розового куста, а змея, держа в пасти стебель нарцисса, отгоняет от него мух¹³.

Потом он покинул Мерв, и какое-то время провел в Багдаде, общаясь с шейхами¹⁴. После он отправился в Мекку и некоторое время прожил по соседству [с храмом]¹⁵. Потом он вернулся в Мерв. Жители Мерва признали его наставником. Половина [из них] придерживались пути фикха, а другая половина – пути хадисов¹⁶, и он был в ладах с каждой из них, так что его называли двусторонне одобренный¹⁷ из-за его согласия и с теми и с другими. И обе партии предъявляли права на него. Он основал там два постоялых двора (ribāṭ): один для приверженцев [опоры на] хадисы, а другой – для приверженцев [опоры на] суждение. Потом он отправился в Хиджаз и поселился вблизи [святых мест].

Рассказывают, что год он проводил в хадже, год – на священной войне, год – занимался торговлей, а свою прибыль делил между последователями. Беднякам раздавал финики, а косточки пересчитывал. И тому, кто больше всех съедал, за каждую косточку давал по дирхему.

Рассказывают, что как-то он путешествовал со сварливым [спутником]. Расставшись с ним, ʻАбдаллах заплакал. Спросили: «Почему ты плачешь?» Он ответил: «Тот бедняга ушел, а его сварливый нрав все так же при нем».

Рассказывают, что однажды он ехал по пустыне на верблюде. Повстречал дервиша и сказал: «О, дервиш! Мы богаты. Нас пригласили. А ты куда идешь¹⁸, ты-то гость незваный¹⁹!?» Дервиш ответил: «Поскольку хозяин щедр, он незваных гостей еще лучше принимает. Если вас он позвал в свой дом, то нас он позвал к самому себе». ʻАбдаллах сказал: «У нас, богатых, он попросил ссуду». Дервиш сказал: «Если он просил эту ссуду у вас, то просил ее для нас». ʻАбдаллах был пристыжен и воскликнул: «Ты говоришь правду!»

Рассказывают, что степень его благочестия была такова: однажды он спешился на стоянке, а был у него благородный конь. И он [ʻАбдаллах] погрузился в молитву, а конь пошел травить посевы. [Заметив это], он оставил там коня и ушел пешком, {сказал: «Он травит посевы слуг султана»}²⁰. А однажды он отправился из Мерва в Сирию ради того, чтобы вернуть тростниковое перо, которое он попросил [когда-то] и не вернул.

Рассказывают, что он проходил мимо. Слепому сказали: «[Вот] идет ʻАбдаллах ибн ал-Мубарак. Проси все, что тебе нужно». Слепой сказал: «О, ʻАбдаллах, погоди!» ʻАбдаллах остановился. [Слепой] попросил: «Помолись, чтобы Истинный (Возвышен он!) вернул мне зрение». ʻАбдаллах склонил голову и помолился. Тот сейчас же прозрел.

Рассказывают, что однажды он в первые десять дней [месяца] зу-лхиджжа²¹ отправился в пустыню, горя желанием совершить хадж. Сказал: «Я не там. По меньшей мере, исполню их (паломников) действия, потому что каждый, кто следует им в таких действиях, как не расчесывать волосы и не стричь ногти, получит долю от заслуги (ṯavāb) паломников». В это время подошла старуха с согнутой пополам спиной и клюкой в руке. Она сказала: «О, ʻАбдаллах! Действительно ли ты желаешь совершить хадж?» Ответил: «Это так». Тогда она сказала: «О ʻАбдаллах! Меня прислали ради тебя. Отправляйся со мной, чтобы я доставила тебя в [долину] ʻАрафат²²». ʻАбдаллах рассказывал: «Я сказал себе, мол, осталось всего три дня [и ответил старухе]: “Как ты доставишь меня в ʻАрафат?” Старуха сказала: “Это возможно вместе с тем, кто совершает традиционный предутренний намаз в Санджабе²³, выполняет религиозные обязанности на берегу Джейхуна²⁴, а восход солнца [встречает] в Мерве”. Я сказал: “Во имя Бога, [идем]!”. Я отправился в путь, одолел несколько великих вод, которые трудно пересечь на корабле. Когда мы добирались до каждой из вод, она говорила: “Закрой глаза”. Стоило мне закрыть глаза, как я видел себя на [полпути] через воду, и так продолжалось, пока она не доставила меня в ʻАрафат. Когда мы завершили хадж, исполнили обхождение [Каʻбы], бег, малое паломничество²⁵ и прощальное обхождение, старуха сказала: “Пойдем, у меня есть сын, который уже некоторое время в пещере [предается] подвижничеству”. Чтобы увидеть его, я пошел туда. Я увидел отрока ‒ бледного, слабого и источающего свет (nūrānī). Увидев мать, он упал ей в ноги, приник лицом к ее стопам и произнес: “Знаю ‒ не ты пришла, но Бог тебя прислал, ибо мне скоро уходить! Ты пришла, чтобы приготовить меня”. Старуха сказала: “О, ʻАбдаллах! Останься здесь, чтобы похоронить его!” И тут же отрок скончался. Мы похоронили его. Вслед за тем старуха сказала: “У меня нет никаких дел. Остаток жизни я проведу у его могилы. ʻАбдаллах, иди, а коли вернешься на будущий год ‒ меня уж не увидишь. Помяни меня молитвой!”».

Рассказывают, что ʻАбдаллах целый год был в заповедных пределах [Мекки]. Он исполнил [обряды] хаджа и на некоторое время заснул. Во сне он увидел, как два ангела спустились с небес. Один спросил у другого: «Сколько людей в этом году пришли с хаджем?» Другой ответил, мол, шестьсот тысяч. [Тот] спросил: «Скольким людям засчитали хадж?» Ответил: «Никому не засчитали». ʻАбдаллах рассказывал: «Когда я это услышал, мне стало не по себе. Я сказал [себе]: “Все эти создания из [разных] краев и сторон мира с такими тяготами и лишениями из всякой глубокой расщелины²⁶ шли долгими путями, пересекали пустыни ‒ и все это напрасно?” Потом тот ангел сказал: “В Дамаске есть сапожник по имени ʻАли б. ал-Муваффак²⁷. Он не совершил хаджа, но его хадж принят, и ради него всех простили”. Услышав это, я проснулся и сказал: “Надо отправляться в Дамаск и посетить этого человека!” Прибыв в Дамаск, я нашел его дом и позвал его. Вышел человек, я спросил, мол, как тебя зовут. Он ответил: “ ʻАли б. ал-Муваффак”. Я сказал: “Мне надо сказать тебе кое-что”. Он сказал: “Говори!” Я сказал: “Какое у тебя занятие?” Он сказал: “Чиню обувь”. Тогда я рассказал ему этот сон²⁸. Он спросил: “Как тебя зовут?” Я сказал: “ʻАбдаллах б. ал-Мубарак”. Он издал вопль, упал и лишился сознания. Когда он пришел в себя, я сказал: “Расскажи мне, что с тобой было!” Он сказал: “Тридцать лет я мечтал о хадже, скопил триста дирхемов от починки обуви и в этом году собирался в хадж. И вот как-то женщина²⁹ из моих домочадцев ‒ она была беременна, а от соседей, верно, доносился запах какой-то еды ‒ сказала мне, мол, пойди, достань немного этой еды. Я пошел, а сосед сказал: “Знай, что уже семь дней и ночей мои дети ничего не ели. Сегодня я увидел мертвого осла. Я отрезал кусок и приготовил кушанье. Для вас оно не дозволено”. Когда я услышал это, мою душу словно огнем обожгло. Я взял те триста динаров, отдал ему и сказал: “Потрать на детей, это и есть мой хадж!”» ʻАбдаллах сказал: «Ангел сказал правду во сне, ангел сказал правду о повелении и приговоре [Бога]!³⁰».

Рассказывают, что у ʻАбдаллаха был раб, купленный по договору³¹. Кто-то сказал ʻАбдаллаху: «Этот раб грабит могилы, а серебро отдает тебе». ʻАбдаллах опечалился. Как-то ночью он пошел вслед за ним (рабом). Тот направился на кладбище и открыл вход в могильный склеп (sar-i gūr-ī bāz kard). Там [внутри] был михраб, и он приступил к молитве. ʻАбдаллах смотрел на это издали. Тихонько подойдя ближе, он увидел, что раб, завернутый в дерюгу и в шейных оковах, плачет и рыдает, припав лицом к земле. Видя такое, ʻАбдаллах тихо отошел, заплакал и сел в сторонке. Раб оставался там (в склепе) до утра. Потом он вышел, закрыл вход в склеп, вошел в мечеть, совершил утренний намаз и воскликнул: «О, Боже! Настал день, и мой иносказательный хозяин³² хочет от меня дирхемов. Ты ‒ богатство бедняков, пришли [мне] ‒ Тебе ведомо, откуда!» Тут же в воздухе возникло свечение, и один дирхем серебра оказался у раба в руке. ʻАбдаллах не выдержал. Он встал, обнял голову раба и стал целовать ее, приговаривая: «Тысяча душ ‒ в жертву за такого раба! Тебе бы быть хозяином [дома] (xv āja), а мне ‒ рабом!» Раб, видя такое положение [дел], произнес: «О, Боже! Поскольку мой покров разорван и моя тайна открылась, в этом мире мне не будет покоя. В Своем могуществе Ты не обратишь меня в [повод] для смуты и приберешь мою душу!» Его голова еще была в объятиях ʻАбдаллаха, когда он отдал душу. ʻАбдаллах похоронил его в той же одежде и в той же могиле. В ту же ночь он увидел во сне главу [пророков] (благословение ему и мир!) и Ибрахима, друга [Бога]³³. Они оба приближались, каждый – верхом на Бураке³⁴. Сказали: «О, ʻАбдаллах! Почему ты похоронил этого друга нашего [завернутым] в дерюгу?»

Рассказывают, что однажды ʻАбдаллах вышел из мечети и шел в окружении большой свиты. Один юный потомок ʻАли³⁵ сказал: «О, сын [раба]-индийца, что же это творится? Я, отпрыск Мухаммада, посланника Бога, каждый день столько орудую шилом³⁶, чтобы добыть себе пропитание, а ты шествуешь с такой свитой и пышностью!» ʻАбдаллах сказал: «Это оттого, что я делаю то, что твой предок делал [сам] и наказал [другим], а ты этого не делаешь». Также говорят, что он сказал: «В самом деле, о, потомок главы [пророков], у тебя был отец (pidar) и у меня был отец. Твой отец был Избранником³⁷ (благословение ему и мир!), от него в наследство осталось знание (ʻilm). {А мой отец был из [обычных] людей мира, от него в наследство остался [этот] мир}. Я взял наследство твоего отца и обрел почет, а ты взял наследство моего отца и обрел унижение!» В ту ночь ʻАбдаллах увидел Посланника (благословение ему и мир!) во сне разгневанным. Спросил: «О, посланник Бога, в чем причина твоего гнева?» Тот сказал: «Ты вправду находишь изъяны в нашем отпрыске?» ʻАбдаллах проснулся и разыскал того потомка ʻАли, чтобы попросить прощения. В ту же ночь юный потомок ʻАли увидел во сне Пророка (благословение ему и мир!). Тот сказал: «Если бы ты был таким, как тебе подобает, он не смог бы сказать тебе тех слов!» Проснувшись, потомок ʻАли направился к ʻАбдаллаху, чтобы попросить прощения. Они встретились на пути [друг к другу], поговорили о том, что произошло, и покаялись.

Рассказывают, что Сахл ʻАбдаллах³⁸ постоянно приходил на занятия к ʻАбдаллаху. Однажды он вышел [оттуда] и сказал: «Я больше не приду к тебе на занятия, потому как сегодня твои рабыни взошли на крышу, позвали меня к себе и говорили [каждая], мол, о, мой Сахл, о, мой Сахл. Почему ты не наказываешь их?» ʻАбдаллах сказал своим последователям: «Будьте готовы, мы будем молиться над телом Сахла!» Сахл тотчас скончался³⁹, и они помолились над ним. Потом сказали: «О, шейх! Как ты узнал?» Он сказал: «Те, кто звал его, были гуриями. У меня нет никаких рабынь».

Рассказывают, что у него спросили: «Какие удивительные вещи (ʻajāyib) ты повидал?» Он сказал: «Я видел монаха, который ослабел от борений. Я спросил: “Долог ли путь к Богу, и каков он?” Он сказал: “Если ты знаешь Его, то знаешь и путь к Нему!” И сказал: “Как я буду поклоняться Тому, кого я не знаю, и станешь ли ты восставать против Того, кого знаешь?!” – То есть: познание [Бога] требует страха, а в тебе я страха не вижу. Неверие требует невежества, но я {вижу} себя сгорающим от страха⁴⁰. Его слова стали мне наставлением и удержали от многих неподобающих поступков».

Передают, что он сказал: «Однажды мне случилось быть⁴¹ в городе Рум⁴², и я увидел большое скопление народа. Какого-то человека растя нули между двумя палками⁴³, и [люди] говорили [тому, кто бичевал его]: “Если хоть чуть чуть оплошаешь, да прогневается на тебя великий идол! Бей сильно и часто!” А тот несчастный испытывал великую боль, но не издавал ни стона. Я спросил, мол, ты в такой большой беде, подвергаешься столь сильным ударам и не стонешь ‒ в чем причина? Он сказал: “Я совершил тяжкое преступление. По нашей вере (millat) положено так: пока человек не очистится от всего, чем владеет, он не произносит имени верховного идола. Ты, кажется, мусульманин. Знай, что я помянул имя верховного идола между двумя чашами весов. Это ‒ наказание за то”». ʻАбдаллах сказал: «По нашей вере Создатель таков, что тот, кто познает Его, не может поминать Его, ибо у познавшего Бога немотствуют уста ⁴⁴».

[Передают, что] однажды он, отправившись на священную войну (ġazv), сражался с каким-то неверным. Настало время молитвы. Он попросил неверного о приостановке [сражения] и сотворил молитву. Когда неверному подошло время молиться, неверный тоже попросил о приостановке. Когда он обратился к идолу, ʻАбдаллах сказал: «Сейчас я одержал над ним победу!» Ринувшись на него с обнаженным мечом, чтобы убить, он услышал голос: «О, ʻАбдаллах, и исполняйте верно договоры: ведь о договоре спросят⁴⁵», [что означает]: спросят о [твоей] верности договору. ʻАбдаллах заплакал. Неверный поднял голову, увидел ʻАбдаллаха с обнаженным мечом, плачущего. Спросил: «Что с тобой случилось?» ʻАбдаллах рассказал, как было, мол, вот какое мне вышло порицание из-за тебя. Неверный издал вопль и сказал: «Это неблагородно ‒ восставать и бунтовать против такого господа, который порицает друга ради врага!». Он стал мусульманином и прославился на пути веры.

Передают, что он сказал: «В Мекке я увидел прекрасного юношу, который собирался войти в Каʻбу. Вдруг он упал и потерял сознание. Я подошел к нему, и он тут же произнес [слова] исповедания веры. Я сказал ему, мол, о, юноша, что с тобой случилось? Он сказал: “Я был христианином. Хотел обманом⁴⁶ пробраться в Каʻбу, чтобы узреть красоту Каʻбы. Раздался голос: ‘Ты входишь в дом возлюбленного, а в твоем сердце ‒ враждебность к возлюбленному’. По-твоему, подобает входить в дом друга с сердцем, полным вражды к другу?”».

Передают, что как-то была холодная зима. Он шел по базару в Нишапуре и увидел раба в одной рубахе, который дрожал от холода. Сказал: «Что ты не скажешь хозяину, чтоб он купил тебе хоть какой-то халат?» Тот сказал: «Что я стану говорить, он сам видит и знает». ʻАбдаллах возрадовался, издал вопль и упал. Потом сказал: «Учитесь [правилам] Пути у этого раба!»

Рассказывают, что раз ʻАбдаллаха постигло несчастье. Люди пришли [выразить] ему соболезнования. Пришел также некий гебр и сказал ʻАбдаллаху: «Мудрый человек, когда его постигает несчастье, делает в первый день то, что невежа сделает через три дня»⁴⁷. ʻАбдаллах сказал: «Запишите эти слова, это мудрое изречение (ḥikmat)!».

Передают, что у него спросили: «Какое качество в человеке приносит наибольшую пользу?» Он сказал: «Обильный разум». Сказали: «А если нет?» Сказал: «Прекрасное вежество (ḥusn-i adab)». Сказали: «А если нет?» Сказал: «Сострадательный брат, с которым ты советуешься». Сказали: «А если нет?» Сказал: «Непрерывное молчание». Сказали: «А если нет?» Сказал: «Мгновенная смерть»⁴⁸.

Рассказывают, что он сказал: «У того, кто несерьезно относится к вежеству (adab), {появятся недостатки в [следовании] Сунне (sunnat)}. Того, кто несерьезно относится к Сунне, оставят без [исполнения] религиозных обязанностей (farāyiż). Того, кто несерьезно относится к религиозным обязанностям, оставят без познания [Бога], а тот, кто остается без познания ‒ ты знаешь, каково ему будет!» Сказали: «Бедняки этого мира ‒ вот такие. Каково достоинство (manzalat) бедняков Истинного?» Он сказал: «Сердце у друзей Истинного никогда не остается на месте». – То есть: оно непрерывно в поиске, ведь то, которое остановилось, явило свое стояние [на месте]⁴⁹. – Сказал: «Мы больше нуждаемся в малой толике вежества, чем во многом знании». Сказал: «Они ищут вежество теперь, когда наделенные вежеством ушли». Сказал: «Люди много наговорили, а по мне вежество ‒ это знание себя (nafs)». Сказал: «Проявлять великодушие, [отказываясь] от того, что есть у людей, благороднее, чем раздавать то, что есть у тебя⁵⁰». Сказал: «Тот, кто отдает один дирхем хозяину (xudāvand), мне больше по нраву, чем тот, кто раздает милостыню в сто тысяч дирхемов»⁵¹. Кто возьмет хоть медную монету из недозволенного, не является уповающим [на Бога] (mutavakkil).

Сказал: «Упование [на Бога] (tavakkul) ‒ не когда ты видишь упование в своей душе (az nafs-i xv ad), упование ‒ то, что Бог (возвышен Он!) сочтет в тебе упованием!» Сказал: «Добывание средств [к существованию] (kasb) ‒ не помеха вверению себя [Богу] (tafvīż) и упованию. Оба эти [вида] служения наличествуют в добывании средств [к существованию]». Сказал: «Если кто-то зарабатывает себе на пропитание, ему подобает обеспечить себя на случай болезни и оплатить саван на случай смерти». Сказал: «Ничего нет хорошего в человеке, который не добывал смиренно средств [к существованию]». Сказал: «Добродетель (muruvvat) довольства [своей долей]⁵² лучше, чем добродетель дарения». Сказал: «Отречение [от мира] (zuhd) ‒ в том, чтобы полагаться на Бога и любить бедность». Сказал: «Тому, кто не отведает пищи рабского служения (bandagī), никогда не будет [дано] вкушение⁵³». Сказал: «Когда у кого-то есть жена и дети, и он содержит их как подобает, и просыпается по ночам, видит, что дети не укрыты, и накрывает их покрывалом, то деяние для него благороднее, чем [участие в] священной войне». Сказал: «Кто наиболее возвышен среди людей, сам должен считать себя самым ничтожным».

Сказали: «Каково [твое] суждение о сердце?⁵⁴» Сказал: «[Ему следует] быть вдали от людей». Сказал: «Гордиться перед богачами и быть смиренным с бедняками ‒ это относится к смирению (tavāżuʻ)!» Сказал: «Смирение в том, чтобы проявлять гордыню перед тем, кто выше тебя в этом мире, и смирение ‒ перед тем, кто ниже». Сказал: «Подлинная надежда (rajā) ‒ та, что вырастает из страха (xawf), а коли надежде [человека] не предшествует страх, то скоро тот человек успокаивается и не движется [вперед]». Сказал: «То, что возбуждает страх, чтобы он утвердился в сердце, ‒ это постоянное размышление [о Боге] (murāqabat), тайно и в открытую».

Передают, что в его присутствии шел разговор о клевете. Он сказал: «Если я стану клеветать, то возведу поклеп на моих родителей, ведь они более всех достойны моего добродеяния»⁵⁵.

Передают, что однажды пришел некий молодой человек, упал ʻАбдаллаху в ноги, зарыдал и воскликнул: «Я совершил такой грех, что стыдно сказать!» ʻАбдаллах сказал: «Говори, что ты сделал!» Тот сказал: «Я совершил прелюбодеяние». Шейх сказал: «Я боялся, вдруг ты оклеветал [кого-то]!» Какой-то человек попросил у него наставления. Он сказал: «Пекись о Боге!» Человек спросил: «Как истолковать это?» Он сказал: «Всегда будь таким, как словно бы ты [при этом] видишь Бога (велик Он и славен!)!»

Передают, что он при жизни все свое имущество отдал беднякам. Однажды к нему пришел какой-то гость, он истратил [на прием] все, что у него было, и сказал: «Гости ‒ посланцы Бога (велик Он и славен!)!» Жена [из-за этого] затеяла с ним ссору. Он сказал: «Не стоит держать в доме жену, которая ссорится со мной из-за такого». Он вернул выкуп за нее и развелся с ней. Господь (возвышен Он!) повелел, чтобы девушка из знатного рода пришла в его собрание и возлюбила его речи. Она пошла домой и попросила отца, мол, отдай меня ему в жены. Отец дал дочери пятьдесят тысяч динаров и отдал дочь ему в жены. Во сне ему явили: «Ты развелся с женой ради Нас. Вот тебе замена, чтобы ты знал ‒ никто не понесет убытка подле Нас!».

Во время кончины, когда у него началась агония, он отдал все свое имущество бедным. Один мурид, бывший у его одра, сказал: «О, шейх! У тебя три маленьких дочери, а ты прощаешься с этим миром. Оставь им что-нибудь! Какие распоряжения ты сделал о них?» Он сказал: «Я поведал о них. И Он помогает праведникам!⁵⁶ Он ‒ устроитель дел праведных людей, и тому будет лучше, чьи дела устраивает Он, а не ʻАбдаллах». Потом, в миг смерти он открыл глаза и стал смеяться и говорить: «Для подобного этому пусть труждаются труждающиеся»⁵⁷.

Суфйана Саури (да помилует его Бог!) видели во сне. Спросили: «Что сделал с тобой Бог (велик Он и славен!)?» {Сказал: «Помиловал!»}⁵⁸. Спросили: «Каково положение ʻАбдаллаха б. Мубарака?» Сказал: «Он с теми, кто дважды в день направляется в Присутствие Истинного».

1. Farid ad-Din ‘Attār’s Memorial of God’s friends: Lives and sayings of Sufis. Transl. and intr. by P. E. Losensky. New York; Mahwah: Paulist Press (The Classics of Western Spirituality Series); 2009. 434 p.
2. Chalisova N. Yu. The way and the paths of the righteous in the Memorial of God’s Friends by Farid Ad-Din ʻAttar. SHAGI/STEPS.2016;2(2–3):194–207. (In Russ.)
3. Jamāl, Muḥammad ʻUṯmān. ʻAbdullāh ibn al-Mubārak, al-Imām al-Qudwa. Dimašq: Dār al-Qalam; 1990. 304 p. (In Arabic)
4. The Life of ‘Abdullah Ibn al-Mubarak. The scholar of the East and the scholar of the West. Compiled by Farhia Yahya. Based on the book ‘Abdullah ibn al-Mubarak, al-Imam al-Qudwah’ by Muhammad ‘Uthman Jamal. Al-Faatih Publishing; 2015 (Kindle Edition). 121 p.
5. Knysh A. D. Islamic Mysticism. Moscow; St. Petersburg: Dilya; 2004. 453 p. (In Russ.)
6. Chalisova N. Yu. “My strength comes from hunger and my weakness from satiety”: The narrative of Sahl of Tustar. SHAGI/STEPS. 2016;2(2–3):258–279. (In Russ.)
7. Chalisova N. Y. Interpreting the term nafs: a component of the Sufi doctrine. Orientalistica. 2019;2(2):421–434. (In Russ.)
8. Lahuti L. G. The meaning of words jān and nafs in ‘Attar’s poetry. A contribution to the dictionary of ‘Attar’s poetical language. Orientalistica. 2019;2(2):435–446. (In Russ.)
9. Šayx Farīd al-Dīn Muḥammad ʻAṭṭār Nišābūrī. Taẕkiratu-l-awliyā’. Barrasī, taṣḥīḥ-i matn, tawżīḥāt va fahāris: duktur Muḥammad Istiʻlāmī. Čāp-i16. Tihrān: Intišārāt-i Zuvvār; 1386/2007. 915 p. (In Persian)
10. Lahuti L. G. Scrupulousness and trust in God: Sufyan Sawri, the legal scholar, and Shaqiq Balkhi, the Sufi warrior. SHAGI/STEPS. 2016;2(2–3):229–244. (In Russ.)
11. Islam. Encyclopaedic dictionary. Moscow: Nauka; GRVL; 1991. 315 p. (In Russ.)
12. Dihxudā ʻAlī Akbar. Luġat-nāma. Tihrān: Muassisa-yi Intišārāt va Čāp-i Dānišgāh-i Tihrān; 1993‒1994 (14 vols.). –
13. Orlov A. (transl.) Al’-Hujviri. The Revelation of the veiled. The oldest Persian treatise on Sufism (from R. Nicholson’s English translation, 1936; N. I. Prigarina, Academic ed. of the Russian translation). Moscow: Edinstvo; 2004. 481 p. (In Russ.)
14. Nicholson R. A. (ed.) The Tadhkiratu ‘l-Awliyā of Shaykh Farīdu ’D-Dīn ʻAṭṭār with a critical intr. by M. M. Qazwīnī. London: Luzac & Co.; Leiden: E. J. Brill; 1905. Part. 1. 456 p.