Orientalistica
Статьи
Рассказ о дочери Ка‘ба в поэме «Илахи-наме» персидского суфийского поэта ‘Аттара
| DOI | https://doi.org/10.31696/2618-7043-2020-3-1-207-246 |
| Авторы | |
| Журнал | |
| Раздел | ФИЛОЛОГИЯ ВОСТОКА. Литературы народов мира |
| Страницы | 207 - 246 |
| Аннотация | Раби‘а, дочь Ка‘ба, кратко упоминается в антологии ‘Ауфи «Лубаб ал-аубаб» как талантливый поэт, темой многих стихотворений которого были любовь и шахид-бази – созерцание прекрасных отроков, приводящее к внутреннему созерцанию красоты их Создателя. Персидский суфийский поэт XII–XIII вв. Фарид ад-Дин ‘Аттар посвятил Раби‘и самый длинный из рассказов, входящих в его маснави. Была ли история любви и смерти дочери Ка‘ба в маснави «Илахинаме» заимствована ‘Аттаром из какого-то ныне утраченного источника или она стала нарративным развертыванием сообщения ‘Ауфи, установить не удается. В статье обсуждаются особенности рассказа ‘Аттара, его место в структуре поэмы и возможные исторические соответствия. Основную часть статьи составляет филологический перевод рассказа, снабженный обширным историко-филологическим комментарием. |
|
|
|
| Скачать PDF Скачать JATS | |
| Статья: |
ВведениеРассказ о Раби'и1, дочери Ка'ба, входит в предпоследнюю, двадцать первую главу - «Беседу» суфийской поэмы-маснави 'Аттара (ум. в 1221 г.) Илахи-наме. Он занимает особое место не только в Илахи-наме, но и во всем творчестве поэта. Это самая пространная из 265 историй в поэме: в ней 423 бейта (для сравнения: в рассказе о праведной жене - 310, в остальных поэмах есть только одна сравнимая по объему история - о шейхе Сан'ане из поэмы «Мантик ат-тайр», в ней 406 бейтов; все другие рассказы значительно короче). Но дело не только в объеме. История дочери Ка'ба насыщена гораздо более живыми, чем в других рассказах, описаниями красоты, подробными описаниями битвы, пира, цветущего весеннего сада; «от первого лица» - в любовной переписке - передается душевное состояния героев. Все это не характерно для других рассказов 'Аттара, и возникает ощущение, что здесь автор дал полную волю своему поэтическому таланту. Истории Раби‘и на уровне сюжетаВ истории дочери Ка'ба переплелись любовь, война и поэзия. Это любовная повесть: в ней налицо все признаки романического любовного сюжета - внезапно вспыхнувшая страсть царской дочери к прекрасному юноше, посредничество няньки-кормилицы, тайная переписка (первое письмо Раби'и невольно хочется назвать письмом Татьяны), предательство друга, раскрытие тайны и вслед за тем - гибель влюбленных, но прежде - месть влюбленного. Это и приключенческая повесть: героиня переодетой в мужское платье отправляется на войну, где, не узнанная никем, спасает своего раненного и окруженного врагами возлюбленного. И, наконец, это рассказ о поэте - героиня слагает стихи обо всем, что видит и чувствует. Ее любовь делает эти стихи настолько совершенными, что перед ними преклоняется сам великий Рудаки; но стихи, которые изливаются из ее сердца и которые она не может удержать в себе, в конечном счете губят ее. История Раби‘и в контексте поэмы «Илахи-наме» В контексте всей поэмы история поворачивается новой гранью. «Илахи-наме» построена как обрамленная повесть, где рамочная история состоит в диалогах отца - царя и халифа - со своими сыновьями. Шесть сыновей поочередно высказывают отцу свои самые главные желания, затем следуют ответы отца, который стремится направить каждого сына от земных целей к духовным и сопровождает свой ответ многочисленными рассказами и притчами (подробнее см.: [1]). Беседы с первым сыном посвящены любви - он мечтает жениться на прекрасной царевне-пери. В ответ отец рассказывает ему о степенях любви: похоть (šahvat), дойдя до своего предела, превращается в страстную любовь (‘išq); та, разгораясь, переходит в любовь духовную (maḥabbat), готовность отдать жизнь ради любимого, а когда эта любовь доходит до своего предела, душа исчезает в возлюбленном. «Быть жестоко убитым на пути к Возлюбленному, - утверждает отец, - намного лучше, чем оставаться в плену похоти» [2, бейты 969-973] (перевод рассказа см.: [3, с. 20]). «<...> вот уже тридцать лет Как я сам хочу найти Байазида, Не знаю, что с ним случилось, куда ушел, Так умолкло в золоте его существо, Тот, кто навеки исчез в золоте, Но чтобы достигнуть этого, говорит отец, надо «пройти три моря» - слез, огня и крови. В пример он приводит историю любви и смерти дочери царя Ка'ба. Сведения о дочери Ка‘ба в других источникахВ рассказе о Раби'и участвуют исторические лица - знаменитый «Адам персидских поэтов» Рудаки (ум. в 941 г.), великий суфийский шейх Абу Са'ид (ум. в 440/1049) и, наконец, сама героиня рассказа. У 'Аттара имя ее не названо, но поэтесса по имени Раби'а, дочь Ка'ба ал-Куздари (Rābi‘a bint Ka‘b al-Quzdārī), упоминается в поэтической антологии «Лубаб ал-аубаб» 'Ауфи (закончена в первой половине XIII в.). Согласно 'Ауфи, «дочь Ка'ба хоть и была женщиной, но мудростью (fażl) превзошла мужей этого мира и была всадником обоих ристалищ и повелителем (vālī) обеих областей - в тазийских (арабских) стихах сильна и в персидской поэзии весьма искусна»; многие стихи ее, по словам 'Ауфи, были посвящены любви и šāhid-bāzī - так называлась суфийская практика любования прекрасными юными созданиями, чья красота свидетельствовала о красоте их Создателя. ‘Ауфи приводит несколько примеров ее стихов, в том числе mulamma' - стихотворение, состоящее из арабских и персидских бейтов [7, p. 61-62]. Этим его сообщение ограничивается. Автор первого известного сейчас поэтологического трактата Мухаммад б. 'Умар ар-Радуйани «Толкование риторики» (рубеж XI-XII вв.) приводит два бейта «дочери Ка'ба» (ibnat Ka'b) [8, с. 81]. Каких-то реальных следов описанных у 'Аттара событий, так же как исторических сведений об эмире Ка'бе и о его царстве, никому из исследователей обнаружить не удалось. По 'Аттару, он был правителем Балха, но нисба Quzdarī, приведенная у 'Ауфи, отсылает к современному Хуздару (Пакистанский Белуджистан). Не удалось установить, принадлежит ли рассказ о дочери Ка'ба самому 'Аттару или он развил какой-то из ныне утраченных источников. Однако такие источники могли существовать - если вставной эпизод с ответом Абу Са'ида на вопрос о Раби'и (см. ниже, с. 229) не домыслен автором поэмы, то ее стихи, посвященные šāhid-bāzī, были известны во времена старца, т.е. в XI в. Кроме того, в книге «Тайны единобожия в деяниях шейха Абу-Са'ида» два стихотворных фрагмента, которые произносит старец в своих беседах, по мнению М. Р. Шафи' Кадкани, с большой вероятностью извлечены из стихов Раби'и (см.: [9, с. 143, 353]; [10, с. 353: 789-790]). * * * Предлагаемый перевод относится к числу филологических, его задача - отразить по мере возможности внутренние взаимосвязи («смыслы») поэмы 'Аттара, раскрыть поэтические приемы, намеки и аллюзии и описать их там, где передать их в переводе не позволяет русский язык. Перевод выполнен по изданию: [2]. ИЛАХИ-НАМЕ. БЕСЕДА 21Сын сказал: «Советами, что ты мне давал, Сто моих трудностей разрешились от твоих советов, Все твои слова полезны, Но ведь желание алхимии во мне живет потому, А если вера и мир соединят руки, Ведь пока вера и земной мир не станут мне друзьями, Ответ отца Отец сказал ему: «Твой ум полон гордыни, Ибо пока ты не проиграешь все доброе и все злое, Если ты ищешь совершенства в любви, Первое - слезы, второе - огонь, третье - кровь. Возлюбленный примет тебя за завесой, А если ты не знал об этом предании, РАССКАЗ ПЕРВЫЙ: О РАБИ'И, ДОЧЕРИ КА'БА[Величие Ка'ба, эмира Балха, и красота его сына Хариса] Некогда Балхом правил эмир Ка'б, мудрый, щедрый, справедливый и могущественный. Подданные его были счастливы, при его дворе процветали ученые, поэты и художники, и враги не смели напасть на его царство.
Еще у него была в айване дочь, Звали эту сребростанную Краса арабов3, В ее красе собрались все красоты мира, Разум перед ней приходил в безумие, В любом месте кто бы ни произнес ее имя, Когда молодой Месяц видел ее с небосвода, Когда Ризван6 смотрел на ее чело, Когда волны ее локонов падали на землю, В двух вазах из миндаля были у нее два нарцисса, Два негритенка, у каждого по луку, Когда стрелы ее кокетливых взоров вылетали из лука, Сахар из ее рубинов8 был необычайного вкуса, Ее уста были ларцом с влажными марваридами, Лишь только показывались тридцать ее перлов-зубов, Ее рубиновые губы были чашей с жемчугами, Когда небосвод видел ее серебряный мяч, Красоту ее описать невозможно, И такого изящного дарования [ни у кого из] людей не было, Сразу все перелагала в стихи, Так она была сладкоязычна в стихах, Сердцем отец постоянно был с нею,
Когда пришло отцу время умереть, Передал ему дочь: «Смотри, Всячески, как должно устраивать ее дела, Ведь у меня сватали ее знатные, Не отдал ее никому. Если ты сможешь, В свидетели этих слов призываю Господа, Сказал он сыну все, что мог, Наконец милая душа покинула отца, Много кружил он вверх и вниз, словно небеса, Лук Божий не в руке человека, Кто знает, сколько ему придется жить, Когда отец ушел в Господень чертог, Правдой и справедливостью сиял он в мире, Крестьянам и воинам раздал он дирхемы15, Много скорбей он изгнал из голов, В добре, неге и славе Теперь послушай, этот вращающийся циркуль
Был у Хариса несравненный гулям17, Звали того подобного Луне Бакташ, Красотою он был чудом света, Его красота вошла в пословицы, Роза старалась помедлить в глине, Если показывалось отражение его лица, Когда его локоны-индийцы затевали битву, Его локоны держали храбрецов в рабстве, - Его брови сведенными становились [еще] лучше - Его глаза казались лакомой добычей, Ряды его ресниц сражали ряды богатырей Уста его были, словно просверленный рубин24, Да, рубин его уст мог быть просверлен Его губы издавали указ о вечной жизни, О его зубах можно было бы сказать, Словно Йусуф он был, ты скажешь, красотою. Сколько мне оставаться в безумии из-за его мяча!
Перед дворцом был великолепный сад, Всю ночь не спал влюбленный соловей, Роза из бутона, нарядная и игривая, Вышла, словно младенец, покрытый кровью, Утренний ветерок примчался, словно Зулайха, Словно ветер, Хизр прошел над степью: Падающая звезда и молния метнули копья, Зеленые поля подставили ладони, Фиалка смиренно склонила голову, Багряник, весь покрытый кровью, Нарцисс взял в руку золотую чашу, Головка тюльпана склонилась к ногам, Из цветника прибыли тысячи Йусуфов, Птичий призыв зазвенел над лужайкой, Утренней порою мускусный ветер Не Афрасиаб ли нашел Зерех-море, Повсюду струились райские ручьи, Свод, воздвигнутый в возглавии сада, достигал Кайвана36, Царь Харис, подобный славному солнцу, Гулямы с руками на поясе, подобные Ориону38, Стояли рядами отважные тюрки Воинственные верные надимы40 Благородные [мужи] всего мира низки перед ним, От бодрствования его счастья смута уснула, Воинственный, как Кайван, подобный Муштари, с лицом Луны,
Но вот взошла на крышу дочь Ка'ба, Когда немного она огляделась по сторонам, Увидела она лицо и ланиты Бакташа, [Целый] мир красоты был дарован его лицу, Виночерпием стоял он перед царем, От хмеля его лицо раскраснелось, что гранат, Расточал он сахар из источника сладости45, То, хмельной, наполнял он чашу, То издавал он трели, словно соловей, Когда девушка увидела его лицо столь прекрасным, Вспыхнул быстро огонь ее любви, Так этот огонь опалил ее душу, Сердце ее влюблено, душа - приговорена, Из двух нарциссов, словно из тучи, хлынула кровь48, Любовь вырвала ее с корнем, Так она из-за одного взгляда попала в его силки, Так неисцельна стала та целительная, Всю ночь лила кровавые слезы и стонала, От обилья огня, что ниспал в ее душу, Коротко говоря, из-за горя и печали Харис привел врача, но что пользы! Разве для такой боли найдется лекарство! [Дочь Ка'ба признается кормилице в своей любви к Бакташу] В покоях у девушки была нянька, С сотней уловок выспрашивала она у луноликой, Конечно, не признавалась та луна, «Я в такой-то день увидела Бакташа, Словно хмельной, прижимал он рубаб, Когда начал он петь сабзаранг52, А полились напевы сабзаранг и гульзар, Ударом смычка в том ладе, который выбрал, Если противник и не бывает усмирен в этом мире, Сердце мое противится мне, что я поделаю, Теперь я стала смятенной скиталицей в мире, Когда услышала я от этого удальца песню, Любовь к нему меня заставила забыть о себе! Так его локоны разметали мою жизнь57, Так опоясали меня кольца его локонов, Я потому так больна и беспомощна, Никто не сравнится с Бакташем красой, Если можно говорить об этом кипарисе, Его подбородок - серебряный мяч, Если его чело - серебряное ристалище, Такое ристалище, тот изогнутый чауган... Когда он делает из локона чауган, Когда появляется его сияющее лицо, Когда гало является на месяце его ланит, Когда его локоны - похитители сердец - завиваются в кольца, Нашли темное пристанище обитатели его нарциссов, Что за волшебники его глаза! Когда стрелы его взоров вступают в дело, У его тридцати зубов - острые копья, Увидев его раковину и те редкостные жемчужины62, Его рот - крохотная смеющаяся фисташка, Когда он являет смеющееся утро на табашире [зубов], У его губ больше ста тысяч рабов, [Вязь] его зеленого пушка - истинный [указ], Его губы весь мир держат под [властью] печати, Из-за этого его яблока я просыпаю на айву Раз нет мне свободы от этого стройного кипариса, Печаль из-за стрелы его стана каждый миг Теперь, няня, встань и пойди, Пойди и расскажи ему эту историю, Открой ему эту тайну, и если он разгневается, Теперь соедини нас двоих, да так,
Сказала это и выпустила из рук доброе имя, «О ты, что сокрыт и [все же] рядом - где ты?70 Свет в моих глазах - от тебя, Приди и сделай своими гостями мои глаза и сердце, Изо всего, что ни есть на свете, Как же мне эту половинку души не отдать тебе! Ты забрал мое сердце, и будь у меня их тысяча, Не оторву от тебя сердце ни на миг, Боль любви к тебе я храню в душе, Без тебя у меня нет ни сердца, ни веры, Без твоего лица динару подобно мое лицо, Увидела тебя, которому равных не видела, Если придешь ко мне, я спасусь, Каждый палец сделаю светильником, Не появишься ли ты передо мной, как свеча, Написала это письмо и потом начертала Дала [письмо] няне, чтобы няня пошла - [Бакташ влюбляется в дочь Ка'ба и передает ей признание в любви] Когда увидел он ее изображение и прочел стихи, Мгновенно сердце его ушло из рук, Морское чудище любви вмиг одолело его, Без ее лица таким стало для него лицо мира, Словно мяч - без рук без ног, несчастный - Сказал он няньке: «Встань, о сладкоречивая, "Нет у меня глаз, чтобы видеть твое лицо, Что мне теперь делать без тебя?! Словно твой локон, я прорвал завесу78, Потому твой локон меня всего перевернул, Не видел я тебя, как же ты вошла в мою душу? Теперь ты скрыта в моей душе, Не обманывай меня, словно ранняя заря, о луна за облаком! Если осветишь мои глаза лицезрением тебя, Умираю я, о [дарующая] жизнь! [Кормилица приносит дочери Ка'ба весть о любви Бакташа] Пошла кормилица к той луне, Мол, он влюблен куда больше твоего, Если твое сердце узнает, какова его любовь, Сердце девушки возрадовалось, Не знала [с тех пор] иного дела та чарующая80, Плавно слагала стихи и отсылала, Гулям с каждым стихотворением, которое прочитывал, [Бакташ встречает дочь Ка'ба и что случилось потом] Прошло некоторое время, и как-то раз Увидел ее внезапно Бакташ и узнал, Схватился за ее полу, а девушка вспыхнула, «Ах ты невежа, что это за дерзость, Никто не смеет схватить меня за платье, Гулям сказал: «О, я пыль на твоей улице! Для чего стихи присылаешь мне день и ночь, Если ты сначала сделала меня безумцем, Ответила ему тогда та сребростанная: В моей груди свершилось нечто, Возможно ль такое для сотни гулямов?! Не довольно разве для тебя, [А] тебя это привело к постыдному, Сказала так, и ушла от него, [Старец 'Абу Са'ид о любви дочери Ка'ба] В словах Бу Са'ида из Михны83 я видел, Расспросить о состоянии дочери Ка'ба: [Старец] так сказал: "Мне [вот что] стало очевидно От горения любви к метафорическому возлюбленному Эти стихи не имели отношения к сотворенному, Совершенство в смыслах у нее было полным,
Итак, влюбленная девушка в том горенье Но вот однажды ходила она по лугам, «О предрассветный ветерок, полети, Скажи: ты жаждой отнял мой сон, А по другую сторону луга был Харис, Вскипел он и крикнул ей: Влюбленная девушка склонилась до земли, «О предрассветный ветерок, полети, Скажи: ты жаждою отнял мой сон, Был у нее один румянолицый водонос, Вместо «грабителю-тюрку» та подобная луне Брата это навело на такие дурные мысли, [Бакташ отправляется на войну. Военные подвиги Бакташа] Но вот, когда после этого прошел месяц, Войско огромное, и счету ему не было, Войско, вздымающее волны мечей и панцирей, - Пришло войско с вершин и склонов, А с той стороны Харис с войском, Молодо всё его войско, словно его счастье, По одну руку с ним шла победа с кольцом в ухе89, И вот войска встретились, Пыль поднялась над всею степью, Гром барабана оглушил уши небосвода, Земля от [крови] его врагов стала тюльпановым лугом, В стране словно выросла плотина, Смерть вонзала в душу свои когти, Явилось сто признаков Судного дня, Тут явился впереди рядов Харис, Лишь только построил он это войско, Высокий небосвод, усыпанный звездами, Там, где поднимал голову его молодецкий меч, Когда его меч омывал врага кровью, словно розу, Когда его стрела достигала индигового небосвода, А с другой стороны Бакташ луноликий Но в конце концов он был ранен, Так что чуть было этот прекрасный [Дочь Ка'ба спасает раненого Бакташа] Среди воинов была дочь Ка'ба - с закрытым лицом, Выступила она перед войском, подобная горе, Никто не знал, кто же этот сребротелый, Я - тот шах, у которого ферзем - небосвод, Если погоню коня на кружащийся ковер, Главу, которая отвернется от моего приказа, Как извлеку я разящий свой меч, Как сверкнет мой блестящий клинок, Как раскручу рукой змею-копье, Пусть встанет наковальня перед моим копьем - Моего удара и наковальня не выдержит, Когда птица моей стрелы вылетит из тетивы, Когда извлеку из колчана свой аркан, Погоню Рахша и раскрою двери превосходства, Сказала это и, как грозные мужи, С мечом в руке подскакала к Бакташу, Опустила его на землю и исчезла, Когда эта кумироликая куда-то скрылась, Вот оно уж было совсем приблизилось, Как вдруг Харису явилась помощь, Пришло [такое] войско с гор и степей, Помощь вовремя нашла Хариса, Бежало войско врагов царя, Когда царь вошел в город, радостный и победоносный, Ни один человек не мог ничего о нем сказать, [Дочь Ка'ба горюет о Бакташе и пишет ему послание] Но вот явился негр ночи, И всю ночь лунный круг, что круглое мыло, Этим мылом и кровью глаз до утра Когда прилетел ворон ночи, из-за того прелестного Сердце ее из-за раны гуляма так горело, Не было у нее ни мига сна и покоя, Как было успокоиться ее сердцу! Такие сложила стихи та благоухающая жасмином, «Голова, своим величием достойная великого венца - Да потеряет голову98 голова твоего недруга, Голова, над коей не главенствует твое бытие, Та голова, что не станет прахом твоего порога, - Если с тобой в пути будет непокорный завистник, - А если голову задерет самоуверенный враг, Ту голову, что не дружна с тобой, - Если не склонит перед тобой голову враг и снова нападет, Если не преклонит перед тобой голову глава, От твоей славной головы венец получает великолепие, Небосвод, опрокинутый вниз головой, оттого вознес голову, Если моя головная боль причинила тебе головную боль, Склоняю перед этим главой голову до земли, Если сраженный враг замыслит отомстить, Вкушающий плоды от древа наслаждения, Хвалящийся по невежеству своим разумом, Пожелавший отправиться в хадж, Чтó на тебя напало, что упал ты в крови! Всю ночь у меня, как у свечи, пылает грудь, Словно свеча, каждый миг я смеюсь от любви, Словно свеча, душа которой живет любовью, Если бы ночью у меня была надежда на день, Когда у свечи нет надежды на день, От этого огня, что ниспал в мою душу, У этого огня такой сильный жар, Что ты хочешь от меня при таком горении - Не влачи меня во прахе и крови, Раз ты знаешь, как я беспомощна, Ты знаешь, что я опьянена тобой, Мне, измученной104, как мне не быть в крови, Сама не своя иду я в тоске по тебе - Сердце мое измучено страданием, Сколько еще ты будешь терзать каждую мою жилку?! Если бы не надежда на соединение с тобой, Жить ради себя - позор для меня, Мое сердце не выносит слова “разлука”, О боли своей, как [все] смятенные, Скажу и больше, если найду способ, [Ответное послание Бакташа дочери Ка'ба] Отправилась нянька, передала это письмо, Голова Бакташа, вся покрытая ранами, Из его глаз полились потоки крови, «Душа моя! Доколе оставляешь меня в одиночестве, Приди, о ненаглядная, как возлюбленные, Если сегодня у меня одна рана в голове, От томления рубашка на моем теле стала саваном!..» [Дочь Ка'ба встречает поэта Рудаки и что случилось потом] Прошло время, и влюбленный Бакташ А та чарующая девушка, бывало, сидела Когда он говорил бейт, что расплавленное золото, Много стихов сказал в тот день устад, От изящества дара той прекрасной Узнал он о любви той жасминогрудой Когда стала для Рудаки та тайна явной, [Харис узнает о тайне сестры] Пришел он ко двору того царя, Прибыл к тому высокому царю А в тот день был царский пир - И вот царь пожелал от Рудаки стихов. Поскольку были у него на памяти стихи дочери Ка'ба, Царь спросил его: «Чьи это стихи? Откуда было знать Рудаки о Харисе?! В опьянении заговорил он тогда: Сотней сердец влюблена она в одного гуляма, Ни минуты нет у нее ни сна, ни еды, Сотни стихов слагает, полных смысла, Если бы ее любовь не была подобна огню, Харис услышал эти слова и был поражен, И когда вернулся обратно в свой город, Но душа его кипела от ярости, Чтобы поймать ее на грехе Все стихи, которые слагала та луна, [Тот] бережно складывал их в ларец, [Харис видит письма сестры Бакташу Был у Бакташа жасминостанного напарник110, Открыл его и прочитал те письма, Сердце Хариса вспыхнуло от той тайны, Сначала своего приближенного гуляма Потом велел однодверную баню И приказал, чтобы цирюльник на обеих руках Царь оставил ее в этой бане, Много звал на помощь тот стройный кипарис, Кто знает, как сердце ушло из нее?! Кто когда-либо слышал такой рассказ! В таком горе, в такой боли, таком горении Приди, коли ты влюблен, чтобы увидеть боль, Взметнулось несколько огней вокруг той луны, Один огонь был из той страшной бани, Один огонь - от воздействия юности, Один огонь - от жара любви и ревности, Один огонь - от болезни и слабости, Погасит ли кто такой огонь сотней [мер] воды?! [Последние стихи дочери Ка'ба Бакташу] Обмакнула в кровь та луна кончик пальца, Исписала своею кровью всю стену, На стене бани не осталось места, Когда всю стену исписала стихами, В крови и любви, в огне и слезах Когда на другой день раскрыли баню - Слово ветка шафрановая с ног до головы, Взяли ее, омыли водой, Посмотрели в тот день на стену - «Любимый! Без тебя мои глаза - что два ручья, Ты предал меня потоку, текущему с моих ресниц, Ты отнял мою душу и в ней приятно тебе жить! Ты вошел в мое сердце и никогда не уйдешь из него! Дав мне два ручья из глаз, Я - словно рыба на сковороде, Такое было веление о моей любви от Престола, Чтобы в аду ту тайну, которая в ней, Откуда узнаешь, как надо писать? Если я в аду из-за этого райсколикого, Если Истинный сделал моим уделом ад, Три пути есть сейчас у мира любви: Я теперь в огне оттого, Хотела я, чтобы моя душа сгорела в огне, Омываю ноги милого слезами, Огнем, что вырывается из моей души, Слезами, что текут по моему лицу, Этой кровью, если откроют мне путь, Этим огнем, который у меня есть в этом горении, Этими слезами, которые суть кровавый потоп, Этой кровью, которую назови морем, Этим огнем я так украшу свою эпоху, Этими слезами в обоих мирах Этой кровью я преградила путь небесам, Кроме образа моей мечты, озаряющей сердце, Из-за той боли, что терпел мой любимый, Поскольку мой кумир любит пить мою кровь, Выпил кровь моей души сполна120, Теперь в огне, в слезах и в крови Моя жизнь без тебя подошла к концу, [Конец рассказа] Когда написала это кровью, пришло веление, Увы! нет, тысячу раз увы * * * А Бакташ наконец ухитрился Тайком ушел и голову Харису на рассвете Пришел к могиле девушки, распахнул одежду, Забрал пожитки из этого бренного мира, Не было у него сил [жить] без несравненной любимой, Сноски1. Имя Раби‘а не упоминается в самом тексте ‘Аттара, но, поскольку оно прочно вошло в традицию, издатель текста включил его в название рассказа, и ниже оно будет использоваться. 2. Душа – в ориг. jān, что также может означать «жизнь» 3. Краса арабов – в ориг. Zayn al-‘arab (араб.). 4. Красота дочери Ка‘ба была так могущественна, что даже ее имя способно было преобразить того, кто его произносит, и сделать подобным прекрасному Йусуфу (Иосифу синодального перевода Библии). 5. В бейте использовано «фантастическое обоснование» – прием, который Х. Риттер назвал волшебной палочкой персидской поэзии и ключом к ее пониманию [8, S. 3–4]: молодой Месяц потому принимает свою изогнутую форму, что «преклоняет колени» перед красотой; при этом он становится похожим на чанг – струнный музыкальный инструмент типа арфы, корпус которого своей формой напоминает человека, преклонившего колени. 6. Ризван – райский привратник, глава ангелов, охраняющих рай, видел в лице девушки красоту райского сада. 7. Для описания глаз красавицы использованы традиционные образы: нарцисс – у его цветка тычинки окружены средней частью и светлыми лепестками так же, как зрачок окружен радужной оболочкой и затем глазным белком, миндаль, негритята, волшебники. Таким образом, глаза-нарциссы словно смотрели из сосудов миндалевидной формы, с которыми сравниваются глаза, зрачки были черны, словно негритята, и обладали завораживающей колдовской силой. 8. Сахар из ее рубинов (рубиновой шкатулки) – сладостные речи, исходящие из уст красавицы. 9. В этом и в двух следующих бейтах для описания зубов красавицы выстраивается синонимический ряд со значением «жемчуг»: сияющие влажным блеском речные жемчужины – марвариды (marvārīd), каждая из которых жемчужнее (gawharīntar), т.е. драгоценнее, другой, и перлы (в ориг. marjān – в современном значении «кораллы», но в архаичном значении, ныне редком, – «мелкий речной жемчуг»). Жемчуг скрыто присутствует и в следующем бейте (см. след. примеч.). 10. Нисар – жемчужины, монетки и т.п., которые разбрасывали при торжественных событиях под ноги народу или которыми осыпали невесту на свадьбе. Тем самым продолжается тема жемчуга: увидев жемчужины зубов красавицы, каждая душа падала к ее ногам, как жемчужины нисара. 11. Каусар – водоем в раю. 12. Сравнение сферы небосвода, кружащейся вокруг Земли, с мячом не раз встречается у ‘Аттара. Серебряный мяч – одновременно и традиционная метафора для округлого белоснежного подбородка красавицы. Таким образом, шар небосвода приходит в такой восторг при виде «мяча» (подбородка красавицы), что кубарем, «без рук и без ног», т.е. не управляя своим движением и переворачиваясь, словно мяч, несется вокруг земли (см.: [14, сл. ст. bī dast-u pā]). 13. Диван – зд. «царский совет». 14. Сасанидский царь Хусрав Ануширван (Нушинраван) – в персидской литературе символ справедливости. 15. Дирхем – серебряная монета. 16. Вращение небосвода, посылающего людям их судьбу, сравнивается с вращением циркуля. 17. Гулям (правильно – гулам) – ġulām (из араб. ġulām – «юноша», «слуга»). Так назывались юные рабы, непременные участники придворных пиров, которые составляли царское войско и «славились как красивой внешностью, так и воинской доблестью. <…> Лучшие из таких рабов были прекрасными солдатами и искусными наездниками, играли на каком-либо музыкальном инструменте, имели утонченные манеры и могли составить приятную компанию» (Йаршатер. Тема винопития и концепт возлюбленного в ранней персидской поэзии. – Цит. по: [15, с. 44–45]). 18. В бейте омографы: g[i]l – «земля, глина», и g[u]l – «роза». Смысл бейта: румянец красавца был ярче алых лепестков розы, и чтобы никто не увидел этого, она не торопилась показываться из земли. 19. Имеются в виду изображения различных сцен из придворной, любовной или охотничьей жизни и т.п. 20. Воспеваются черные вьющиеся волосы красавца, обладающие колдовской силой. «Индийцы», «негры» (zangī, т.е. жители Занзибара) – иносказательные обозначения черного цвета; кроме того, в бейте используются омонимичные значения слова čīn – «Китай» и «изгибы, складки». Таким образом в бейте выстраивается «географический» ряд: Занзибар (zang, zangbār), Индия и Китай. 21. В оригинале: čunān naqdī zi pas-afkanda mīdāšt – в зависимости от перевода глагола pas afkandan возможны два понимания: богатством Бакташа были кудри, которые он сохранял отброшенными за спину, либо кудри, словно арканы, связывали и обращали в рабство влюбленных в него, и те становились его добычей. 22. В бейте намек на молодость Бакташа и сокрушительное воздействие его красоты: его сведенные брови, подобно новому луку, разили особенно сильно и метко. 23. Намек на миндалевидную форму глаз красавца. 24. Воспевается алый рот красавца, который был так мал, что только слова, сходившие с его языка, могли пройти через него. 25. С именем Хизра, праведника и пророка, связано немало преданий; здесь имеется в виду история о нахождении им источника воды, дарующей вечную жизнь («живой воды»), скрытого в мистическом мраке. 26. Маленький и округлый ротик красавца сравнивается с кружком буквы «мим» (م,( а сияющие зубы – с чудесными знамениями или кораническими айатами. 27. В бейте обыгрывается омонимия слова gūy: основа настоящего времени глагола guftan̄ – «говорить» и «мяч», откуда возникает двойное значение словосочетания ču dar gūy āmadam: первое отражено в переводе (букв.: «когда я перешел к речам»), второе ‒ «когда я перешел к мячу», т.е. когда попытался описать его подбородок, округлостью подобный мячу 28. Песня об извлекающем шипы, которыми ранит его роза – в ориг. ṭarīq-i xārkašt, «в ладе “харка́ш”». Xārkaš (букв.: «собирающий / извлекающий шипы») как музыкальный термин – один из старинных иранских музыкальных ладов (см.: [14, сл. ст. xārkaš]). 29. Смех или улыбка розы означает момент раскрытия розового бутона. 30. Аллюзия к сцене безуспешного соблазнения Йусуфа, который рванулся из рук влюбленной в него Зулайхи с такой силой, что его одежда разорвалась. 31. Согласно поверью, повсюду, где проходит Хизр, вырастают зеленые травы. 32. Багряник (или иудино дерево), покрытый пурпурными цветами, словно кровью, готов принести себя в жертву красоте Бакташа. 33. 3 В Ханаан донесся аромат рубашки – отсылка к кораническому преданию: в разлуке с Йусуфом его отец, Йа‘куб, живший в Ханаане, уединился в «лачуге скорбей», где оплакивая сына, ослеп. Но когда Йусуф прислал ему свою рубашку, он издалека услышал ее аромат, а когда ему приложили эту рубашку к глазам, прозрел. 34. Зерех, zirih – море (или река), через которое переправился царь туранцев Афрасиаб, спасаясь от иранского войска [16, с. 448 и далее]. В бейте обыгрывается буквальное значение этого слова – «кольчуга»: поверхность воды, покрытая рябью, сравнивается с кольчугой. 35. Вода Хизра – см. примеч. 25. 36. Кайван – планета Сатурн, чей путь пролегал, согласно средневековой астрономии, по верхней (седьмой) небесной сфере. 37. Сулайман (в синодальном переводе Библии – Соломон) – в исламе пророк и царь, правивший всем миром и обладавший властью над людьми, духами, животными и ветром, который высоко поднимал трон Сулаймана и переносил его над землей. 38. Руки на поясе – знак готовности к служению. Подобные Ориону – образ основан на форме созвездия: это большой удлиненный неправильный четырехугольник, посредине которого под небольшим наклоном расположены еще три звезды, образующие «пояс». Орион имеет «вид человека, опоясанного мечом» [17, с. 68]. 39. Скрещенные на груди руки – знак покорности. 40. Надимы – собеседники и телохранители царя. 41. Кайван, Муштари и ‘Утарид – планеты Сатурн, Юпитер и Меркурий соответственно; лицо Луны – светлое и сияющее, словно Луна; ‘Утарид в традиционной астрологии – небесный письмоводитель; его свойствами считаются знание, мудрость и красноречие. 42. Прекрасный, как луна – в ориг. māh-pāra, букв.: «кусочек луны», одно из принятых в поэзии обозначений красавца или красавицы. 43. Каба – верхняя мужская одежда. 44. Вся красота, словно у Йусуфа, была его долей – представление о Йусуфе как обладателе львиной доли красоты, распределенной между всеми людьми мира, было типичным и для комментаторской литературы, и для поэзии. 45. Сахар из источника сладости – прекрасные мелодии, издаваемые устами красавца. 46. Ронял [капельки] испарины с Луны на Парвин – считалось, что испарина, капельки пота, умножали красоту лица. Парвин – Плеяды, скопление из семи (иногда считается, что шести) ярких звезд в созвездии Тельца, красота которых часто воспевалась поэтами. Астрономически Плеяды и Луна связаны тем, что они служат третьей «стоянкой» Луны. Луна здесь метафора чела, а Парвин – зубов, влажный блеск которых ‒ также примета красоты. 47. Рубаб – струнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни. 48. Из глаз красавицы, подобных нарциссам, полились кровавые слезы. 49. Приковала – в оригинале названа пытка čahār-mīx – «четыре гвоздя», состоящая в том, что руки и ноги человека прибивали гвоздями к деревянной крестовине или стене. Иносказательно передает состояние неподвижности, «пригвожденности» к чему-либо. 50. В оригинале фразеологизм: «головы от ног не отличала». 51. С этого бейта начинается фрагмент, в котором многие слова имеют второе значение, связанное с музыкой. Таким образом, признание влюбленной девушки словно сопровождается музыкой (такая игра двойными значениями слов называется в персидской поэтике «ихам»). Руки на голове – иносказание растерянности, печали, беспомощности [14, сл. ст. dast bar sar). Возможно, сравнение формы рубаба с видом человека, схватившегося за голову. Также см. примечания 52–56. 52. В этом и следующих шести бейтах названы старинные иранские мелодии, упоминающиеся в средневековых словарях. Сабзаранг (прибл. «зеленого цвета», «зелень») – одна из мелодий Барбада (Dihxudā: «sabzārang»). Возможно, это вариант названия песни sabz dar sabz – «зеленый в зеленом», упоминаемого в «Шах-наме» Фирдоуси [18, с. 483]. 53. Гульзар, gulzār, букв.: «розовый цветник» – название мелодии, перекликающееся с упоминанием роз (gul) во втором полустишии. 54. Противника делал усмиренным. – В ориг. muxālif-rā kard rag rāst – «делал противнику жилы прямыми», в переносном значении: «усмирял». «Лад» – в оригинале rāh, в общем значении «способ», «путь». «Противник» (muxālif) и «усмиренный», иначе – «прямой», «правдивый» (rāst) – одновременно названия музыкальных ладов «мухалеф» и «раст»: играя на рубабе, Бакташ приносит общее примирение. 55. «Люди “завесы влюбленных”» – ahl-i parda-yi ‘uššāq, влюбленные, которые отделены от остального мира и допущены в святилище любви – «за завесу». Одновременно здесь продолжение музыкальной темы: parda-yi ‘uššāq – «лад влюбленных», название музыкального лада ушшак, отсюда ‒ второе значение строки: «я из людей лада ушшак». См. следующее примеч. 56. В оригинале второе полустишие: zi čašm-am sāxtam dar parda rūd-ī букв.: «из глаз своих я создала реку». В бейте трижды использованы двойные значения слов: «удалец» – sarkaš; одновременно Саркаш – имя соперника Барбада, другого придворного музыканта шаха Хусрава Парвиза; «завеса», parda, отделяла женскую часть дома, и одновременно «парде» – музыкальный лад. Река, rūd, во втором значении – «руд», струнный музыкальный инструмент, или «напев, мелодия». 57. Так его локоны разметали мою жизнь <...> – В оригинале čunān zulf-aš parīšān kard ḥāl-am, букв.: «так его локоны сделали смятенным мое состояние». Parīšān – «смятенный», «разметанный», «растрепанный» – обычный эпитет для кудрей кумира и состояния влюбленных. 58. Чауган – изогнутая клюшка для игры в конное поло, традиционное сравнение для локона. 59. Юношеский пушок на лице красавца сравнивается с гало (ореолом) Луны: этот ореол настолько превосходит своей красотой лунный, что молодая Луна рыдает в зависти. 60. Воспеваются черные глаза Бакташа: «нарциссы» – обычная метафора для глаз, человек глаза – для зрачка. Таким образом, зрачки Бакташа, окруженные темным «ободом», сравниваются с затворниками-аскетами, уединившимися в темной келье. 61. Копья — в оригинале xaṭī. Образ строится на двойном понимании слова xaṭī: его можно интерпретировать и как «копье», и как xaṭ («указ») с выделительным артиклем ī. Тогда перевод первого полустишия будет: «Указ [пролить мою кровь] получили тридцать его зубов». В любом случае второе полустишие («вот его губы и улыбаются в моей крови») содержит намек на алые, как кровь, губы красавца. 62. С раковиной и жемчужинами в ней сравниваются рот и зубы Бакташа. 63. Сравнение улыбающихся губ с полуоткрытой фисташкой традиционно для персидской поэзии. «Ядрышки» – в оригинале ka‘batayn – две косточки-кубика для игры в нарды; здесь имеются в виду si-panj-i ka‘batayn – тридцать (букв. «трижды по пять пар») косточек для нард [14, сл. ст. si-panj-i ka‘batayn]. 64. Табашир, т.е. белые кристаллические отложения (конкреция) в междоузлиях бамбука, используется как лекарство, в частности «укрепляющее и веселящее сердце»; это лекарство изготавливают, подмешивая в него жженые кости [14, сл. ст. ṭabāšīr]. Может также означать «тростниковый сахар». С белизной табашира в поэзии сравнивают «улыбку любимого» и «рассвет», распространено генитивное сравнение «табашир рассвета». Смысл бейта: когда белые зубы прекрасного Бакташа открываются в улыбке, наступает светлое утро, и именно это придает табаширу его сходство с белой костью. 65. Вода Хизра – см. примеч. 26. 66. Бейт построен на двойных значениях слов, одно из которых относится к каллиграфии, соответственно: xaṭ[ṭ] – «пушок» и «почерк», «указ»; muḥaqqaq – «истинный», бесспорный» и название почерка «мухаккак»); nasx – «сокращение», «аннулирование», «отмена» и название почерка «насх». Все эти значения перекликаются в бейте: письмена зеленого, т.е. юного, пушка ‒ это указ о всевластии его красоты, написанный почерком мухаккак (использовавшимся для декоративных оформлений); красота пушка неувядаема, а его «почерк» на лице красавца не превратится в насх (обычный строгий почерк, без украшений). 67. Держать ч.-л. под печатью – «властвовать над ч.-л.»: губы красавца сравниваются с печаткой из драгоценного камня в перстне, дающей власть над миром. Тридцатизвездное седло – рот красавца и его зубы, сверкающие, подобно звездам. 68. Смысл бейта: из-за подбородка красавца, подобного серебряному яблоку, на щеки девушки, пожелтевшие от тоски по любимому, как айва, проливаются кровавые слезы, подобные гранатовым зернам; слезы проливаются из сердца, имеющего коническую форму еловой шишки. 69. Героиня рассказа – поэт, и в ее речах нет ни одного стиха без поэтической игры, связывающей между собой формы и смыслы слов. Так и здесь слово «свобода» (āzādī) напоминает о традиционной метафоре для стройного красавца: «свободный кипарис» (sarv-i āzād), а слово «айва» (bih) не только говорит о пожелтевшем (желтизна лица в персидском – аналог бледности) в разлуке лице влюбленной, но и созвучно слову «исцеление», «благоденствие» (bihī). 70. Сокрыт [и все же] рядом... – в ориг ġāīb-i hāzir, букв.: «сокрытый присутствующий». Соединены два эпитета, обычно относимые к Богу. 71. Свет в моих глазах – речь идет о свете, который, согласно средневековым медицинским представлениям, дает глазам возможность зрения. В сердце моем ‘знакомство’ – от тебя – аллюзия к концепции о предвечном знакомстве (āšnā’ī) души с Богом, которую она в дольнем мире утрачивает, но сохраняет воспоминания о ней и стремится обрести вновь. Смысл второго полустишия: «мое сердце от предвечности знало тебя». 72. Половинка души – nīm-jān, едва живой от немощи, страха и пр.; «находящийся при последнем издыхании»; также иносказательно – «влюбленный» [14, сл. ст. nīm-jān]. 73. Забравший сердце – dilbar, словарное значение «возлюбленный», «привлекательный». 74. В метафорическом языке персидской поэзии черный вьющийся локон часто бывает представлен как язычник, иноверец, ходящий «кривыми путями» [19, с. 96, 111]. 75. Лицо девушки, пожелтевшее от горя, уподобилось цветом золотой монете – динару. Быть повернутым лицом к стене – иносказание покинутости, беспомощности. 76. Каждый палец сделаю светильником... – возможна аллюзия к рассказу из поминания Раби‘и Адавиййа: «Передают, что однажды Хасан с друзьями пришли к Рабиʻе. У Рабиʻи не было светильника, а им нужен был свет. Рабиʻа дунула на свои пальцы, и до рассвета ее пальцы были светильником [20, с. 67 (пер. Н. Ю. Чалисовой)]. 77. Обильные кровавые слезы залили всю одежду влюбленного. 78. Прорвал завесу… – в оригинале оборот darīda-parda – «с разорванной завесой», иносказание опозоренности, потери доброго имени. 79. «Меч Солнца» – традиционная метафора солнечных лучей. Под ранней зарей (ṣubḥ) здесь подразумевается самое начало утра – слабый свет, видимый на небе перед рассветом и еще не означающий подлинного наступления дня. Смысл бейта: Бакташ просит девушку, скрытую от него, словно Луна облаком, не исчезнуть, едва показавшись, как «ложный рассвет», и не сразить его мечом разлуки, как гордое Солнце поражает глаза своими беспощадными лучами. 80. Здесь и далее словом «чарующая» передается персидский композит dil-afrūz, букв. «озаряющая сердце». 81. Вышла из покоев – в оригинале ba dahlīzī, т.е. вышла в крытую галерею между входной дверью и внутренней частью дома. 82. Встряхнуть рукавом в направлении к.-л. – выражение запрета и неудовольствия [14, сл. ст. āstīn bar kasī afšāndan]. 83. Михна, иначе Махна или Майхана (на современных картах Меана) – была небольшим городом в Хорасане, в округе Хаверан, между Абивердом и Серахсом. Пострадал при нашествии гузов в XII в. и постепенно пришел в разрушение. Там до сих пор сохранился мавзолей Абу Са‘ида. 84. Бу Са‘ид – сокращенная для метра форма имени Абу-Са‘ид. Возможно, что под «словами Бу Са‘ида» подразумевается одна из утраченных книг о речениях старца. Тогда спрашивающий – автор книги или кто-то из окружения старца, пришедший «расспросить Бу Са‘ида». В сохранившихся рассказах об Абу Са‘иде эти слова обнаружить ни одному из комментаторов не удалось. 85. Метафорическим суфийская традиция называет земного возлюбленного в отличие от возлюбленного истинного, т.е. Бога. 86. Грабитель-тюрок – тюрки славились красотой, а также быстрыми набегами и грабежами, откуда второе, метафорическое значение этого слова: красавец, быстро унесший сердце. 87. Девушка заменила слова turk-i yaġmā («грабитель-тюрок») на эквивалентное по ритму сочетание surx saqqā («румяный водонос»). 88. Бык Земли – гигантский бык, по старинным поверьям, стоящий на огромной рыбе, плавающей в мировом океане и держащий на своих рогах Землю. Осёл на льду – иносказание растерянности и беспомощности. 89. Кольцо в ухе – иносказание рабской преданности (раб носил в ухе кольцо с именем своего господина). 90. Зеленый купол – метафора небосвода (в персидском языке обозначения синего и зеленого цветов часто пересекаются). 91. Судьба – в оригинале qażā, Божественное предопределение. 92. По мусульманскому преданию, при вознесении ‘Исы на небо в его одежде обнаружилась земная вещь ‒ игла, из-за чего он был остановлен на четвертом небе. Отсюда смысл полустишия: Бакташ выпускает стрелу с такой силой, что она достигает четвертого неба, где обитает пророк ‘Иса, и с такой меткостью, что она проходит через ушко его иглы. 93. Этот и следующие два бейта насыщены сложной поэтической игрой. Во-первых, в них разворачивается шахматная метафора: неизвестный герой – это шахматный король (шах), его ферзь (farzīn), т.е. везир – небосвод, пешки, т.е. пешие воины, бегущие у его стремени, – Солнце и Луна. Названы и другие фигуры – кони, слоны и ладьи. Герой грозит двумя ладьями или за два хода (ba dū rux) расправиться с противником, поставив ему шах и мат. Происходит все это на специальном коврике для игры в шахматы (naṭ‘). 94. Птица небосвода (murġ-i gardūn) – метафора солнца, а также самого небосвода, в этом случае уподобляемого птице [21, сл. ст. «murġ»]. «Слава!» в оригинале zih! Возможно, здесь аллюзия к знаменитому бейту Фирдоуси в сцене битвы иранского богатыря Рустама (Ростема) с непобедимым туранцем Ашкбусом: после мощного выстрела Рустама «Судьба (qażā) сказала: “бери!”, Рок (qadar) сказал: “дай!” Небо (falak) сказало: “превосходно!” и Луна сказала: “Слава!” (zih)» [22, с. 196] (перевод см.: [23, с. 548]); ниже героиня сравнивает себя с Рустамом, а своего коня – с могучим конем Рустама – Рахшем. 95. Смывала надежду на жизнь – букв.: «омывала руки от жизни / души». Умывать руки – терять надежду 96. Красноречивая (или «говорящая») молчунья – gung-i suxun-gūy. Gung в основном значении – «немой», «молчащий», но среди толкований есть и значение «молчащий, который изъясняется знаками и намеками». Это толкование может отсылать мысли о любовных стихах дочери Ка‘ба как иносказаниях, «намекающих» на любовь к Богу, – именно намеками (išāra) суфии обычно говорили о невыразимом словами. 97. В каждом из первых тринадцати бейтов стихотворного послания по меньшей мере два раза упомянуто слово sar – «голова» (такой прием называется в персидской поэтике «илтизам»). Это слово встречается в качестве существительного (самостоятельно или в составе композитов) как в основном значении «голова», так и в составе ряда фразеологизмов, а также может выступать в качестве предлога (последнее в переводе не отражается). 98. Да потеряет голову!.. – в оригинале: bādā bī sar-u kār – букв. «да будет без головы и дела» – «да будет растерянной, лишенной покоя» и т.п. 99. Ему головы своей не жаль – в оригинале sar-i ān dārad ū k-az sar bar-āyad – «он имеет намерение лишиться головы». 100. Образ основан на представлении о куполообразном («опрокинутом») небосводе и его постоянном вращении вокруг земли. 101. Есть свою печень – метафорическое выражение крайней степени страдания. 102. В поэзии пламя свечи часто сравнивается со смехом, а капающий воск – со слезами. 103. В оригинале: ču sar-gardānī-yam mīdānī āxir / ba pāy-am dar či mīgardānī āxir – букв.: «Раз ты знаешь, как кружится моя голова, зачем заставляешь меня вращаться на ногах?!» 104. Измученной – в оригинале «пьющей кровь», иносказательное обозначение жестокого страдания. 105. Лачуга скорбей – см. примечание 33. 106. Намек на распространенный обычай окуривать семенами руты, сжигая ее в курильнице на медленном огне для защиты от «дурного глаза» и изгнания злых духов. 107. Рудаки – Абу ‘Абдаллах Джа‘фар Рудаки Самарканди (860–941), в течение нескольких десятилетий возглавлявший плеяду поэтов при дворе Саманидов в Бухаре, признанный родоначальник классической персидской поэзии, прозванный «Адам поэтов» и «отец поэтов». 108. Устад – мастер, учитель. В бейте описывается муджабат (mujābāt), вид поэтического состязания – муша‘ира: один поэт произносит или поет стих, а другой отвечает ему стихом с теми же размером и рифмовкой. 109. Просверливание жемчужин – традиционная метафора сочинения стихов. 110. Напарник – другой гулям, который по обычаю делил с Бакташем жилище. 111. Горе – в оригинале редкое архаичное слово mustī с зафиксированным в словарях значением «жалоба». По мнению Шафи‘и Кадкани, этот бейт свидетельствует еще и о значении этого слова – «горе» [24, с. 707, примеч. к бейту 6087]. 112. Вода – в оригинале āb, что имеет значения: 1) «вода» и 2) «блеск, честь, доброе имя». Такимобразом, «забрать воду»может иметь вторымзначением – «лишить доброго имени». 113. Задал головомойку – в оригинале sar-šūy dādī – «дал глину для мытья головы». По предположению Шафи‘и Кадкани, это иносказание со значением «обманывать» [24, c. 708, примеч. к бейту 6102]. У других поэтов не удалось найти этого выражения в иносказательном значении. 114. Поскольку в оригинале нет знаков препинания, может быть прочитано как: «Не приходишь ты в мою баню!» 115. Омыть руки от ч.-л. – отказаться от надежды. 116. В суфийской поэзии человек, еще не искушенный в духовной жизни, не прошедший на опыте все испытания духовного пути, сравнивается с незрелым плодом, недопеченным кушаньем или сырой растопкой; все эти состояния передаются словом xāmī – «сырость». Этому противопоставляется puxtagī – «зрелость», «доваренность / пропеченность», «готовность». 117. С неумытым лицом (rūy nāšusta) – нечистый, не вхожий в «мир тайн» [14, сл. ст. nāšusta-rūy]. 118. Семь адов – в Коране упоминаются семь врат ада, у каждого из которых – «отдельная часть» [25, 15: 44]. Также см.: [14, сл. ст. haft dūzax]. 119. Смешаю глину с водой, букв.: «брошу глину в воду» – я пролью столько слез, что земля в обоих мирах станет глиной; в иносказательном значении: приведу мир в волнение и смуту 120. Выпил кровь моей души сполна – кроме очевидного метафорического значения, Шафи‘и Кадкани усматривает в бейте намек на обычай, существовавший в среде «благородных» (javānmardān): вкушение крови друг друга знаменовало полное духовное единение и дружбу между ними. 121. Я для тебя ушла – в оригинале: man-at raftam, что можно понять и как «твоя я». Ты пребудь вечно! – традиционное обращение к близким усопшего. Смысл бейта: девушка достигла высшей степени любви – исчезновения (растворения) в возлюбленном. 122. Веление (farmān) – во втором значении – «смерть». Измученная – в оригинале bī sar-u bun, букв.: «без головы и без основы, корня» или «без верха и основания»; фразеологическое значение – «слабый, немощный», приведено в: [14, сл. ст. bī sar-u bun]. Иносказательно bī sar передает состояние крайнего смирения и самоотречения. |
| Список литературы: |
|
| Для цитирования: | Лахути Л.Г. Рассказ о дочери Ка‘ба в поэме «Илахи-наме» персидского суфийского поэта ‘Аттара. Ориенталистика. 2020; т. 3, 1: 207-246 |
