• Ориенталистика
• 2018 год
• Том 1, № 3-4

В публикации рассматривается и впервые вводится в научный оборот малоизвестная группа тюркоязычных эпиграфических памятников начала XX в. из центральных районов Семиречья (совр. Кыргызстан, Чуйская долина, нижнее течение р. Чон-Кемин), относящихся к обитавшему в тех местах роду тынай киргизского племени сарыбагыш. Прочитаны, переведены на русский язык и подробно анализируются тексты эпитафий на каменных намогильниках, посвященных знаменитому манапу Шабдану сыну Джантая, двум его братьям и двум несовершеннолетним дочерям, умершим и похороненным между 1904 и 1912 гг.

• арабская графика
• Кыргызстан
• манап
• мулла Балдак
• намо- гильник
• погребальная надпись
• сарыбагыш
• стела
• тынай
• Чон-Кемин
• Чуйская долина
• Шабдан Баатыр Джантаев
• эпиграфика
• эпитафия
• Arabic writing
• Chon Kemin
• Chu Valley
• epigraphy
• epitaph
• Kyrgyzstan
• manap
• mullah Baldaq
• Sarybaghysh
• Shabdan Baatyr Jantaev (Djantaev
• Zhantaev)
• sepulchral inscription
• stela
• tomb
• Tynaï

Введение

В 2015 г. исполнилось 130 лет первой публикации эпиграфических памятников арабского письма с территории Киргизии [1, с. 171]. За это время отечественная, а вместе с ней и мировая наука обогатилась солид­ным списком работ многих авторов - как изданных, так и оставшихся в рукописях (общим числом до полутысячи), посвященных лапидарному наследию мусульманского прошлого Средней Азии.

До недавнего времени о каких-либо исследованиях в области кыр- гызстанской эпиграфики XIX- начала XX в. вообще не было известно. Впервые две поздние надписи с берегов р. Кегеты близ г. Токмака изда­ны во 2-м выпуске альбома «Эпиграфика Киргизии» [2, с. 160-164, таб. CXIV-CXVIII]. Эта публикация, до недавнего времени остававшаяся единственной в своем роде, не лишена недостатков в теоретическом и методическом плане: чтения и переводы надписей грешат ошибками, в них имеются необъясненные пропуски слов; язык эпитафий опреде­лен просто неграмотно - как «арабо-персидский» (?!), «в отдельных местах» (?) - киргизский, но «с примесью ломаного (?) казахского языка с чагатайским книжным (?) влиянием» [2, с. 160]. Не проведен даже самый общий текстологический анализ, отсутствуют комментарии к неясным и сомнительным местам в текстах эпитафий.

10 лет назад в Бишкеке вышел в свет объемистый сводный том эпи­графики Кыргызстана [3]. В нем собраны изображения и объективные данные почти о 200 памятниках с надписями на камнях и скалах из раз­ных мест республики - как изданных ранее, так и вновь выявленных и неизвестных по публикациям, относящихся к различным историче­ским эпохам и составленных на разных языках. В частности, поздние стелы из Чон-Кемина и других мест кыргызстанского Семиречья изданы в указанном альбоме [3] на с. 157-159, 178-181 и 184-185. К сожалению, качество подготовки и публикации издаваемых материалов, особенно сопровождающих авторских описаний и комментариев, оставляет желать много лучшего.

Как и следовало ожидать, основной интерес специалистов в этой области был и остается сфокусированным почти безраздельно на памятниках развитого, в меньшей степени - позднего Средневековья. До сих пор «по умолчанию» считается, что информативная ценность надписей X-XVII вв. несравнимо выше той, которую могут иметь, ска­жем, эпитафии с казахских и киргизских кладбищ XIX - начала XX в. - периода, обеспеченного документальными, публицистическими, лите­ратурными, эпистолярными и другими источниками с определенной полнотой. Но даже на фоне такого обилия «рабочего материала» по новой истории слишком явное пренебрежение таким специфическим источником, как погребальная эпиграфика, не может не вызвать удивления. Разумеется, наивно ожидать от поздних надгробий из бывшего Русского Туркестана радикально новой и подробной информации о событиях этой недавней эпохи; в лучшем случае они могут дополнить уже известную историческую картину лишь несколькими, может быть, далеко не самыми важными штрихами. Но так же очевидно, что если эти дополнительные штрихи сохранились только в скупых строках намогильных надписей, то без них, каким бы широким и развернутым ни было воссозданное историческое полотно, оно все равно останется менее полным, чем с ними.

Поздние каменные намогильники из Чуйской долины

В декабре 1983 г. мне довелось осмотреть и снять на пленку 7 памятников с надписями 1891-1921 гг. (в том числе оба изданных Ч. Джумагуловым), свезенных в Буранинский музей-заповедник из раз­ных пунктов Токмакского района. Из этих 7 надгробий 5 представляют собой довольно узкие длинные, до 1 метра и более, гранитные стелы подпрямоугольных или «листовидных» очертаний, поставленные вер­тикально и покрытые с двух (реже с трех) сторон крупными надписями некаллиграфическим, но ровным и уверенным почерком, в основе которого чувствуется поздний среднеазиатский «канцелярский» наста'лйк. Из 2 остальных, более плоских и приземистых камней, один - из темного песчаника, с отбитой верхней частью, сохранивший только конец эпитафии, выполненной таким же почерком, как и на упо­мянутых стелах, второй - хорошо обработанный блок светло-серого гранита с фигурно закругленным навершием, надписи на котором из-за отсутствия в момент съемки контрастного освещения оказались почти неразличимы.

Кроме того, в январе 1984 г. мною получены от В. М. Плоских¹ фото­снимки двух намогильников из Чон-Кемина, с родового кладбища сары- багышских манапов Джантаевых. Эти надгробия, вместе с музейным № 2, составляют наиболее интересную «семейную» группу во всем опи­санном комплексе и поэтому рассматриваются ниже подробно.

«Кегетинские» надгробия, изданные Ч. Джумагуловым, отнесены им предположительно к району пос. Быстровка (местность Берик-Таш-Ата). По словам директора музея-заповедника Э. Тюреканова², из Быстровки привезены и две другие стелы - кроме одной (ниже под № 2), достав­ленной из Чон-Кемина, а также упомянутая выше дефектная плита из песчаника. Происхождение памятника из светло-серого грани­та, уже давно находящегося возле башни Бурана, в документах музея не зафиксировано.

Язык всех обследованных надписей можно определить как средне­азиатский тюрки, сложившийся на основе староузбекского («чагатайско­го») наречия и бытовавший в качестве κοινή среди грамотных узбеков, киргизов и южных казахов вплоть до 30-х годов прошлого столетия. Отдельные благочестивые изречения и цитаты из Корана по традиции воспроизведены на арабском языке; кроме того, многие значащие слова и личные имена имеют арабское или таджикское происхождение. Между прочим, именно в этой части особенно много орфографических ошибок, характерных для тюркоязычного населения Средней Азии, владевшего традиционной «мусульманской» книжной грамотностью не в полной мере и изображавшего на письме заимствованные слова, отступая от этимологического начертания в пользу их реального произношения в родной языковой среде. В начертании некоторых тюркских слов и имен можно усмотреть киргизское фонетическое влияние. Что же касается отмечаемой Ч. Джумагуловым «примеси ломаного казахского языка», то его наблюдение, очевидно, слишком тонкое, чтобы эту «примесь» можно было заметить, объективно оценить и надежно отличить от киргизского или «чагатайского» субстрата.

Вследствие специфики тюркского синтаксиса в приводимых перево­дах надписей невозможно сохранить оригинальный порядок лексиче­ских частей текста, поэтому разделение на строки сохранено только в графическом воспроизведении эпитафий. Обозначение долготы глас­ных в транскрипции персо- и тюркоязычных слов условно и передает только особенности начертания в арабской графике. В литерных индек­сах комментариев не используются буквы ё, з, й, о, щ, ъ, ы, ь.

Чтение и перевод надписей

1. Эпитафия Мамыта Аджи, 1910 г.

Содержит две надписи на разных гранях камня (рис. 1).

Надпись 1-А. 12 строк, разделенных двойными линиями, внизу орнамент. Начала нескольких строк на фото, по которому читался текст, скрыты под слоем лишайника. Очевидно, по той же причине пропущены отдельные знаки в публикуемой прорисовке из альбома [3, с. 157]; впро­чем, практически все из них удалось восстановить по контексту.

Текст

Перевод

Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммад - посланник Аллаха. Могила^а Мамыта аджй^б. В. 1910 году, 28 декабря, во вторник^в Мамыт аджй сын Джантая в возрасте 70 лет из этого бренного мира в мир вечный отправился.

Комментарий

а) Передано араб.-перс.  зийа̄рат (букв. ‘посещение’) в сопря­женном состоянии и с лишним алифом после ра.

в) 28 декабря 1910 г. по «старому» (юлианскому) стилю действитель­но приходилось на вторник.

Надпись 1-В. 6 строк в технике «оброна» (выпуклые буквы на заглу­бленном фоне), разделенных линиями, сверху- изображение звезды и полумесяца.

Текст

Перевод

Ма̄мӣт а̄джӣ сын Джа̄нт̣ а̄я сына К̣ара̄бе̄ка сына Ата̄ке сына Т̣ ына̄я. Да помилует^г [их всех] Аллах!

Комментарий

г) В слове ”mÝÍA пропущен зубец для предпоследней буквы @Î, на месте которой внизу проставлены только относящиеся к ней две диакритические точки.

2. Эпитафии Бюби Г<...>ан и Джамалган Биби, 1911 г.

Памятник дефектный: верхняя часть с первыми строками стесана, в средней части - два сквозных отверстия, в одно из которых вставлен железный штырь с прямоугольными шайбами. Содержит три надписи на разных гранях камня (рис. 2). Приведенные здесь прорисовки из книги [3, с. 179] не вполне точны, поэтому чтение надписей скорректировано по моим снимкам, вполне разборчивым для изучения, но, к сожалению, недостаточно четким для воспроизведения в публикации.

Надпись 2-А. 12 строк, разделенных линиями, из которых полно­стью утрачена строка 1 и сильно повреждены средние части строк 3-4 и 6-7; внизу - растительно-геометрический орнамент.

Текст

Перевод

Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммад - посланник Аллаха. В 1911 году, 11 м[арта?]^д, в понедельник, Бубй Г<...>ан^е (?) дочь Шабдана хаджй в возрасте 13 лет отправилась из обители этого мира в обитель мира последнего.

Комментарий

д) Либо 'м[ая]’, или же (что гораздо менее вероятно, но в целом не исключено) араб. м[ухаррама].

е) Судя по орфографии (ва̄в после первого ба̄ определенно указывает на лабиальность гласного ряда), первая часть имени – ÓIÌI , скорее всего, произносилась как Бюбю (кирг. бүбү). О форме второй его части, поврежденной пробитым через это слово отверстием, можно только гадать: по созвучию с именем сестры (надпись 2-В, стк. 4) здесь могло быть, например, Г̣амзах̮а̄н или Г̣унчах̮а̄н [ср.: 4, с. 138, 141].

Надпись 2-В. 12 строк, разделенных линиями, первая из которых
полностью утрачена; внизу – растительно-геометрический орнамент.

Текст

Перевод

<...> хиджры, в 1911 году, в марте, в пятницу, Джамалган бйбй дочь Шабдана хаджй в возрасте 8 лет отправилась из обители этого мира в обитель мира последнего. Да помилует [ее] Аллах! Аминь.

Надпись 2-С. На боковой грани, состоит из 7 коротких строк, в последней из которых всего одна буква (окончание имени из стк. 6). Слово в начале стк. 4 повреждено и однозначно не читается.

Текст

Перевод

Этот камень [уроженец] Берйкташа [...] (?), [на] камне пишущий, - казахский мулла Балдак.

3. Эпитафия Шабдан-батыра хаджи, 1912 г.

Памятник дефектный: верхняя часть с первыми строками отбита. Две надписи на противолежащих гранях камня, вторая из которых состо­ит из 3 самостоятельных частей. Фотографии памятника, по которым выполнено чтение, остались в Институте истории АН Кыргызстана, у меня сохранилась только графическая фиксация текста, поэтому дан­ная эпитафия публикуется без иллюстраций.

Надпись 3-А. 14 строк крупным почерком в технике «оброна» (выпу­клые буквы на заглубленном фоне). Первая строка утрачена в результа­те откола, но восстанавливается по контексту. Строки подчеркнуты выпуклыми прямыми линиями с двойными закруглениями на концах наподобие киргизского национального орнамента «кочкор муйуз». Строки 10-14 высечены более мелким почерком без разделителей.

Текст

Перевод

*[Всякий, кто на ней^ж, исчезнет, и останется] лик Господа твоего со славой и достоинством”

Сарыбагышского племени^к, паломник в оба священных (города)^л Шабдан батыр хаджй сын Джантая в 133[0]^м году х[иджры] / 1912 м[йладй]^н, 3 джума[да] ал-ула, в день пятницы, в возрасте 73 лет отпра­вился из этой обители бренности в обитель вечности. Покойный" в числе самых достойных из киргиз-казаков^р за великие заслуги во время завоевания русскими властями Средней Азии^с получил от вла­стей должность войскового старшины¹. (Теперь же) он вечной милости Господа Бога удостоился(?)^у.

Комментарий

*-ж) То есть на земле.

и) Коран, 55:26-27. Перевод И. Ю. Крачковского. к) Букв. ‘народа’; соответствует многозначному эл в совр. киргизском [5, с. 946].

л) Неудачная перефразировка арабского «развернутого» синонима ‘паломника в Мекку и Медину’ – ”¿j‡AË XB‡A iBbN¯A /jb¯, довольно употребительного в средневековой погребальной эпиграфике; ср., напр.: [6, с. 159–160, 182; 7, с. 226]: отказавшись от первого слова и приняв следующее XB‡A за обычное ед.ч. ‘паломник’, автору надписи следовало поставить его в status constructus без определенного члена ал-.

м) Пропуск нуля в датах (кстати, очень часто передаваемого в поздних надписях не точкой, а маленьким кружком) – вполне обычное явление в среднеазиатской палеографии, нередко наблюдаемое в «провинциальных» документах и на монетах Коканда и Бухары, а также соседнего Афганистана.

н) Сокр. из ÔeÝο «от рождества [Христова]», по европейскому летосчислению – в данном случае, очевидно, по «старому» (юлианскому) стилю.

п) ÂÌYj¿ – араб. марх̣ӯм, букв. ‘помилованный’ (совр. кирг. маркум, маркун) – распространенный в Средней Азии метоним понятия «скончавшийся, покойный»; этимологически связан со ставшей почти канонической при упоминании усопшего (как устно, так и в надписях) инвокацией «да помилует его Аллах!» (араб. ɼ»A É›i , тюрк. ÆÌn¼Î³ /ÆÌmÝÍA O›i ɼ»A).

р) В досоветской России этим этнонимом обычно именовались казахи (иначе «киргиз-кайсаки» или просто «киргизы»), в отличие от собственно киргизов, называвшихся «бурутами» или «дикокаменными киргизами»: ср. хотя бы [8, с. 7, passim].

с) Любопытно, что это название передано не общетюркским орта асийа (узб. ўрта осиё, кирг. орто асия), а в арабо-таджикском «гибриде» – с изафетом и араб. ж.р. а̄сийа̄-и вуст̣ а̂.

т) Передано по-русски в арабской графике: обе графемы для [в] (начальной и суффиксальной) в слове ‘войсковой’ изображены буквой ва̄в с точкой сверху, все фонемы [о] показаны буквой алиф (ср. лабиализацию долгого [а̄] в таджикском), а недопустимое в тюркских языках двухсогласное начало слова ‘старшина’ «устраняется» протетическим
алифом, произносившимся как полугласный [ы̆].

у) Графика последнего слова на снимке не вполне ясна; я читаю здесь ÔfÍA ÔB¬»ÌI .

Надпись 3-B. Врезная, на противолежащей неровной грани, состоит из 3 самостоятельных частей, помеченных ниже как 3-В1; 3-B2 и 3-В3. Вся композиция завершается внизу орнаментом из 3 окружностей с изображением в средней из них 4-лепесткового «цветка», в крайних - вихре­вых розеток из 6 (слева) и 3 (справа) завитков; нерегулярность этих рисунков заставляет предполагать в них какой-то сакральный смысл.

Часть 3-B1 - справа вверху, на выпуклой части камня, 3 строки углом вправо, первая из них сбита, но восстанавливается по смыслу кон­текста (имя покойного).

Текст

[ÔBNÃBU ÓUBY ÆAfIBq] [1]
¹Äà Ӽ§ËA [2]
ÓMAiBÍk [3]

Перевод

Могила [Шабдана хаджй] сына [Джантая].

Часть 3-B2 – ниже первой, 3 строки по диагонали вверх налево, одна из них частично утрачена, две другие продолжаются вертикально на выпуклой части слева, разделенные врезными линиями.

Текст

[ÔBNÃBU] ... ÊejÍ ÌJqËA [1]
j•BI ÔBÄ• ÓmBMA j•BI É·BMA [ÔiÜBM]A ¹IAj³ ÔiÜBMA [2]
ÆAe Ó³ËiËA s«BIiBu ... l«j³ Ó¼nà [3]

Перевод

На этой земле <…>^ф [Джа̄нта̄й], его отец^х  – К̣ара̄-бе̄к, <…>^ц  – Ата̄ке ба̄т̣ыр, его отец – Т̣ ына̄й ба̄т̣ ыр, народность его^ч  – к̣ ирг̣из <…> из племени с̣а̄рыба̄г̣ыш.

Комментарий

ф) Предполагаемая конъектура утраченного слова – что-то наподобие ‘похоронен’, ‘покоится’ и т.п., указание на родовую принадлежность земель по Чон-Кемину [ср.: 8, с. 329–330; 9, с. 91, 93, 102; 10, с. 484 сл.].

х) ÔiÜBMA аталары, букв. «отцы; предки» (мн.ч.) – очевидно, просто в качестве «вежливого» plur. ethic.

ц) По контексту и с учетом размера сбитого участка здесь должно быть такое же аталары (см. комм. у), в крайнем случае – атасы, как перед именем Тыная.

ч) Насл (из араб. ½nÃ) – ‘род, порода’; ‘происхождение’

Часть 3-B3 - внизу справа под чертой, 9 строк, доходящие до неров­ного выступа с вертикальными концами надписи 3-В2.

Текст

A ÉNÄU Ó»B¨M ɼ»A [1]
ÓÄÍBU Æe pËej°» [2]
”¿E ÔfÍA ÔeÝÍA [3]

Ý¿ ¶Al³ ÆB«kBÍ ¡a [4]
jÍf¼Î³ XBY ÜÌM ¶Af»BI [5]
iÝÃAiBÍ LÝÍËA ÆÌIÌM Ôe [6]
ÉÍAjm ÆBU BÎÃe ÌJqËA [7]
Ém ½· ÓN³Ë ÔeBN· [8]
Â1912 LAf»A ÆÌ· jI [9]

Перевод

Да устроит Аллах всевышний место его [упокоения] в райских садах! Аминь. *Написав (эту) надпись^ш, казахский мулла Балдак [как бы] пол­ный хаджж совершил, размышляя о сущности. Друзья³, дворец души^ю сей мир покидает, когда придет время, однажды изменив". 1912 м[йладй] ^н, 1330 год х[иджры].

Комментарий

*-ш) Отсюда и до указания даты приведен текст на староузбекском языке, синтаксис которого изменен с целью придания ему «стихоподоб- ности»; композиционно делится на две части, заканчивающиеся рифмой на - аб (стк. 6 -уйлаб, стк. 9 - алдаб).

э) Любопытная форма редуплицированного множественного числа: персидское йар 'друг', уже оформленное суффиксом мн.ч. -ан, «умножает­ся» еще раз добавлением тюркского суффикса мн.ч. - лар.

ю) То есть сам человек, его телесная оболочка.

я) LAf»A алдаб - букв. 'обманув'. Конец фразы неясен; возможно, здесь скрыта какая-то игра слов: слово кун ‘день’ имеет также значения 'солн­це', 'час, пора, срок’, и отсюда иносказательно 'смертный час’.

4. Эпитафия Иман-’Али хаджи, год утрачен ([13]22/1904?)

Дефектный. Содержит две надписи на разных гранях камня (рис. 3).

Надпись 4-А. 10 строк, разделенных двойными линиями, первые 5 из которых практически утрачены, очевидно, в результате обширного меха­нического повреждения. Отсутствует также конец текста (1 или 2 строки).

Текст

Перевод

<...>. Могила³³ <...> [13]22 (?) [в] среду^аб (?), первого (?)^ав июня, Йман 'Алй хаджй сын Джантая в возрасте 57 лет из этого бренного мира в мир вечный <...>.

Комментарий

аа) Очевидно, испорченное сколом ÓMiBÍk или ÓMAiBÍk зийа̄[рати]; ср. 1-А, комм. а

аб) Графика слова искажена, но чтение его как ÉJÄmi Éq не вызвает сомнений – это «усредненное» между тадж. чоршанбе, кирг. шаршенби и каз. сәрсенбі ‘среда’.

ав) Скорее всего, «обесточенное» jI бир ‘один’ (вместо ÏŒjI биринчи ‘первый’).

Надпись 4-В. 8 строк крупным неровным почерком, внизу - 2 строки мелким письмом.

Текст

Ó¼§ËA ÔBÄ• [1]
Ó¼§ËA É·BMA [2]
Ó¼§ËA ¹ÎIAj³ [3]

ÔBñÃBU [4]
ÆB[™A] Ó¼§ËA [5]
ÓUBY Ó¼§ [6]
ÓN›i ¹Äà ɼ»A [7]
”¿A ÆÌn»ÌI [8]
¶Al³ ÓUÌ«kBÍ [9]
¶Af»BI Ý¿ [10]

Перевод

[Йм]ан 'Алй хаджй сын Джантая сына Карабека сына Атаке сына Тыная, да будет [над ним] милость Аллаха! Написал казахский мулла Балдак.

Другие памятники комплекса

В эпиграфических альбомах [2, с. 161-164, 292-296; 3, с. 178, 180-181, 184-185] опубликованы довольно слабые фотоснимки и не всегда точ­ные прорисовки еще нескольких намогильных камней, происходящих из того же региона и в большинстве относящихся к тому же типу памятни­ков, что и рассмотренные выше, и в таком качестве тоже заслуживающих подробного исследования и адекватной публикации. Это стелы для захо­ронений Мурад 'Али-батыра (ум. в 1309/1892 г.), Биби Фахринисы доче­ри Халилуллы (1318/1901 г.), юного Мухаммада Сапарбая сына Адына (умер в 5-летнем возрасте 10 февраля 1906 г.), Марзи Шакир кызы (1340/1921 г.) и дефектный памятник 1324/1906 г. с утраченным име­нем усопшей. Все эти памятники, судя по характерному почерку, в двух случаях «подкрепленному» и личной подписью, были изготовлены тем же муллой Балдаком (он же Балдакбай).

«Сарыбагышские» эпитафии как исторический источник

Рассмотренные эпитафии, наряду с другими погребальными надпи­сями втор. пол. XIX- нач. XX в., отмеченными в ряде мест Северной Киргизии и выполненными на казахском, киргизском или узбекском языках (иногда с заметным влиянием татарского, что объясняется появ­лением здесь казанских и оренбургских миссионеров), можно рассма­тривать как позднейшую реминисценцию мусульманской похоронной обрядности, вызванную новым оживлением городской культуры под влиянием капиталистических элементов в хозяйстве и быте, принесен­ных русским завоеванием и присоединением Южного Казахстана и Киргизии к России.

Среди этих поздних памятников весьма интересный и ценный в историческом отношении комплекс представляют собой т.н. «сарыба­гышские» стелы - намогильные памятники, происходящие из Чон- Кемина и окрестных мест, где обитал род тынай племени сарыбагыш.

Хотя от этого периода сохранилось достаточно документальных (архив­ных) и других письменных источников, как русских, так и киргизских, «сарыбагышские» эпитафии удачно дополняют их данные новыми, под­час неожиданными нюансами.

Как показывает анализ содержания рассмотренных эпитафий, все они посвящены близкородственным членам одной семьи - родным братьям Шабдану, Мамыту и Иман-'Али, сыновьям Джантая из племени сарыбагыш, рода тынай или атеке (атаке) [ср.: 11, с. 83], а также двум дочерям Шабдана, скончавшимся одна за другой весной 1911 г. (возмож­но, от какой-то скоротечной заразной болезни) в возрасте 13 и 8 лет.

В погребальной надписи, изготовленной для установки на могиле Шабдана Джантаева (1839-1912) - знаменитого киргизского манапа (главы рода) и военачальника - приводится его родословная до 4-го коле­на, сообщается, что он «отправился из этой обители бренности в обитель вечности» в пятницу, 3 джумада I 1330 г. х. (соотв. 6/19 апреля 1912 г.) на 73-м году жизни, а также говорится, что «покойный в числе самых достой­ных из кыргыз-казаков за великие заслуги во время завоевания русскими властями Средней Азии получил от властей должность войскового старшины». Любопытно, что упомянутая должность переданав арабской гра­фике, но практически в русской орфографии - ÉÄqjñuA ÔAËB¸nÍAË ̇ ̇; даже русское смычное [в] специально выделено точкой над арабской буквой Ë ва̄в, обычно передающей щелевую билабиальную фонему [w]. Участие Шабдана в «завоевании Средней Азии», надо полагать, выразилось в его помощи русским войскам против Кокандского ханства [ср.: 9, с. 249]; тер­мин же кыргыз-казак, безусловно, следует понимать как принадлежность киргизского батыра к казачьему сословию - в данном случае в пожалован­ном ему высоком офицерском чине, после 1885 г. соответствовавшем зва­нию подполковника регулярной армии.

Киргизский манап (родоправитель) Шабдан, его отец Джантай и более отдаленные предки - в частности, Атаке сын Тынай-бия - широ­ко известные деятели, оставившие заметный след в истории досовет­ской России. Атаке-батыр, например, состоял в переписке с двором Екатерины II [10, с. 484-487], ходатайствуя о российском политическом покровительстве. Не последнюю роль в присоединении Киргизии к России сыграл в середине XIX в. и Джантай [10, с. 560, 580; 11, с. 62]. О самом Шабдане и некоторых из его сыновей известно из многих источ­ников и документов конца XIX - начала XX в. [см.: 9, с. 27, 170, 248 сл.; 12, с. 146, 298, 341; 13, с. 71-74, 87 и мн. др.]. Жизнеописанию его семьи посвящены два историко-панегирических сочинения киргизского авто­ра Осмонаалы Сыдык уулу (Сыдыкова)³, изданные в Уфе на языке тюрки в арабской графике [14; 15]. Существует автобиография самого Шабдана Джантаева, записанная с его слов Н. А. Аристовым⁴, к сожалению, до сих пор не опубликованная. Рассмотренная выше эпитафия добавляет несколько новых штрихов к политическому портрету этого крупного и влиятельного в свое время деятеля, верой и правдой служившего рус­ским колониальным властям, от которых, как сказано в надписи 3-А, он «за великие заслуги» получил высокое по тем временам звание войско­вого старшины (офицерский чин в казачьих войсках, после 1835 г. соот­ветствовал подполковнику).

В наши дни распространена версия, по которой имя Шабдан происходит от тадж. ҷовидона (перс. ÉÃAfÍËBU) и означает соответственно ‘вечность, бессмертие’ (источник – Большой словарь казахских, туркменских, славянских имен⁵ и другие интернет-ресурсы, некритически повторяющие друг за другом это определение). Однако, судя по названию трактата Осмонаалы Сыдык уулу ÉÎÃB¿eBq lΫjγ cÍiDM Та’рӣх̮-и к̣ирг̣из-и ша̄дма̄нӣйа [15] (кирг. аналог – Шабданга багышталган кыргыз тарыхы), автор возводил имя ÆAfIBq Шабдан к перс.-тадж. ÆB¿eBq ша̄дма̄н/шодмон ‘радостный, веселый’; эта версия гораздо более правдоподобна, учитывая особенности тюркской (в частности, киргизской) фонематики, допускающей в данном случае частичную ассимиляцию [dm] → [db] с последующей метатезой [db] → [bd].

В надписи 3-А привлекает внимание такой нюанс, как «завоевание русскими властями Средней Азии» (араб. \N¯ фатх̣, примененное в тексте, означает именно «захват, завоевание»). Не оспаривая в принципе общеизвестного факта мирного присоединения Северной Киргизии к России, могу лишь заметить, что здесь речь идет, по всей вероятности, об участии Шабдана в военных действиях на стороне русских против Кокандского ханства [9, с. 249], власть которого прежде распространялась и на киргизские земли вплоть до Иссык-Куля.

Крайне любопытен и требует специального анализа упомянутый в связи с именем Шабдана этноним кыргыз-казак (см. комм. р к надписи 3-А). Если это не случайная описка автора эпитафии (а для такого допу­щения у нас нет никаких оснований - слишком высок, так сказать, «сословный ранг» этой работы, чтобы осталась без внимания такая ошибка), то остается предполагать одно из двух: либо здесь имелось в виду, что Шабдан был представлен к офицерскому званию именно «в числе» других отличившихся из казахов, будучи поименован в списке в дополнение к ним, либо данный термин здесь следует понимать не как этноним, равнозначный совр. казах, а в значении, примерно соответству­ющем тогдашнему «казаки, казачество» - имея в виду, что вооруженные конные отряды, выставлявшиеся киргизскими манапами в помощь рус­ским войскам, имели структурное и функциональное сходство с регуляр­ной казачьей конницей. В пользу последнего предположения может свидетельствовать и присвоение Шабдану именно казачьего, а не обще­войскового офицерского звания.

Если о Шабдане и некоторых других его родственниках в историо­графии Кыргызстана имеется достаточно много упоминаний, то его бра­тья, Иман 'Али и Мамыт аджи, и уж тем более его дочери Бюбю Г<...>ан и Джамалган биби, умершие малолетними, такой чести, видимо, не удосто­ились, и о них мы узнаем только из текстов их надгробий. Впрочем, имя Мамыта Джантаева, учитывая его положение (он тоже манап, как и его брат, и тоже паломник, хотя и без первой буквы  – ÓUE а̄джӣ вместо ÓUBY х̣а̄джӣ), возраст (судя по надписям 1-А, стк. 9, и 3-А, стк. 6, он совсем нена­много моложе Шабдана) и все вытекающие из этих факторов права и возможности, наверняка фигурирует в каких-то официальных докумен­тах, письмах, воспоминаниях современников. В свете известных данных, сообщаемых рассмотренной его эпитафией, это имя, будучи встречено в других источниках, должно привлечь к себе более пристальное внима­ние. Да и третий брат - Иман 'Али, хотя и был моложе Шабдана и Мамыта, все же дожил до 57 лет и, следовательно, тоже мог оставить свой след в истории региона.

Еще одна деталь в надгробии Шабдана (если она, конечно, правиль­но понята, имея в виду ее дефектность) вызывает интерес своим, мягко говоря, неполным соответствием действительности. Речь идет о тек­сте В-2, содержащем намек на то, что земля, на которой похоронен манап, является наследственным родовым владением со времен Тыная (перв. пол. XIX в.). Во-первых, имеются вполне надежные свидетель­ства о том, что Тынай-бий и его взрослые сыновья Атаке и Сатыбалды жили в окрестностях Андижана и были изгнаны оттуда местным беком [17], однако предание ясно указывает на переселение в Чуйскую доли­ну только сыновой, никак не упоминая об отце, который, по всем дан­ным, умер и похоронен еще в ферганской земле. Во-вторых, по сведени­ям, полученным Ч. Валихановым в 1856 г. от прииссыккульских кирги­зов, виденные им могильные сооружения в верховьях рек Чилик и Тюп принадлежали некоторым сарыбагышским манапам, переселившимся туда из Чуйской долины, - в частности, сыну Атаке - Карабеку, одному из сыновей Джантая и, возможно, самому Джантаю (который, по край­ней мере, строил для себя гумбез еще в тех местах) [8, с. 329-330; см. также: 9, с. 102].

Специалистам по хронологии будет небезынтересно разобраться в датах памятников, в указании которых по двум не совпадающим между собой календарным системам (мусульманская лунная хиджра и юлиан­ский «старый» стиль) обнаруживаются странные расхождения или, на­оборот, смешение элементов разных эр в одной и той же дате. Например, даты кончины обоих манапов (1-А, стк. 4-6 и 3-А, стк. 5-6) при проверке по таблицам [18, с. 108-109] и формулам [19, с. 199-201] показывают расхождение в один день против расчетного: день «28 декабря 1910 года» (памятник 1, эпитафия Мамыта) на самом деле приходился на вторник по старому стилю, но в григорианском календаре, в то время еще не при­менявшемся в России, это была среда; в надгробии Шабдана, наоборот, пятница 3 джумада I 1330 г. х. соответствовала «в числах» 20 апреля 1912 г. н.э. (7 апреля по старому стилю), но в действительности это была суббота. Неопределенности отмечены и в надписи 2-А (стк. 3-5): прини­мая число года за 1911, мы не подберем название месяца, начинающееся на @¿ мӣм, для приходящегося на понедельник 11 числа; в надписи же 2-В число месяца вообще не указано. По этому поводу можно высказать ряд логических соображений, приводящих часть этих расхождений в соот­ветствие; к сожалению, объем статьи не позволяет остановиться на них с должной детальностью.

Наконец, стоит сказать несколько слов о явно нетривиальной лично­сти, стоящей за некоторыми из рассмотренных памятников - авторе и исполнителе текстов эпитафии, казахском мулле Балдаке (или Балдакбае), как указано в надписи 2-С, родом из Берик-Таша (возможно, совр. пос. Бериктас в Жамбылском районе Алматинской области или же одноименный аул в Кордайском районе Жамбылской области Казахстана). Подпись его встречена на 6 камнях, 4 из которых публикуются в настоя­щей работе; впрочем, судя по почерку надписей, оформлению, некото­рым языковым и стилистическим характеристикам, его рукой могли быть изготовлены все 9 известных на сегодня памятников из рассматри­ваемого комплекса. В этих специфических произведениях чон-кемин- ский мулла проявил себя не только как опытный писец и оформитель, но и как весьма образованный для своего времени и окружения человек. Не приходится сомневаться, что он в достаточной мере владел несколькими языками: естественно, своим родным (казахским), местным (киргиз­ским), литературным «чагатайским» и, конечно, традиционным для образованного мусульманина арабским (хотя, как показывают надписи, не без изъянов). В некоторых текстах мулла Балдак предстает перед нами как тонко чувствующий поэт и даже философ созерцательно-элеги­ческого склада.

С другой стороны, при всей высокой грамотности и богатой духовно­сти Балдакбая его трудно «заподозрить» в стремлении распространять образованность среди местного населения. Абсолютное преобладание среди известных надгробий его работ, предназначенных по крайней мере для двух достаточно удаленных друг от друга кладбищ, может гово­рить о том, что почтенный мулла, возможно, был единственным в окру­ге, кто мог производить и на протяжении многих лет, действительно, производил эту скорбную продукцию - естественно, получая за нее постоянную и, надо полагать, немалую плату; поэтому едва ли в его интересах было широко делиться своими знаниями и профессиональны­ми навыками с односельчанами-киргизами.

Заключение

Структура рассмотренного текстового материала и объем настоя­щей работы не позволили в равной степени осветить все важные аспек­ты этого материала как исторического источника. «За бортом» оста­лись по меньшей мере 5 из 9 доступных нам текстов, относящихся к рассмотренному локальному комплексу, и еще несколько намогиль- ников из пос. Быстровка и других пунктов Токмакского района. «Сарыбагышские» эпитафии представляют большой интерес как источ­ник по истории языка и письменности в регионе, шире - как редкий и специфический комплексный памятник материальной и духовной культуры многонационального населения Центральной Азии Нового времени. Поэтому одной из важных задач современных и будущих источниковедов следует считать более активный поиск, адекватную фиксацию и всестороннее исследование новых, пока еще доступных памятников мусульманской эпиграфики, которых с каждым годом, к сожалению, остается все меньше.

Список сокращений

РГАКФД — Российский государственный архив кинофотодокументов. М. о., Красногорск. Сайт: http://www.rgakfd.ru

Источники

Аристов Н. А. Западный Тянь-Шань: Усуни и кыргызы или кара-киргизы. СПб.; 1893 (рукопись). В: Архив [Императорского] Русского географического общества. Ф. 65. Оп. I. Д. 11. Л. 581-590.